Мурад Мухаммад Дост. Галатепинцы (рассказ)

Мурад Мухаммад Дост

ГАЛАТЕПИНЦЫ

Рассказ

В чайхане Барата Кривого, куда пришел Ибадулла Махсум, было, как всегда, многолюдно. В тени и прохладе, под сенью огромных чинар и лип, некогда посаженных самим Раимом Хайбаровым, каждый топчан представлял собою картину, достойную кисти незабвенного Бехзада. Все тут было и чинно, и красиво — дастарханы цвета здоровой печени, тканные из шерсти верблюдов местного араба Узака, веснушчато-румяные лепешки от Мамата-наввая, без единой трещинки или даже щербинки чайники и пиалы, и само плавное течение речи, и грациозно-ленивые движения, не лишенные доли нарочитости, и, конечно же, сами галатепинцы, венец и краса всего ритуала... словом, тут царил покой и согласие, и невольно думалось человеку: куда же спешить, когда жизнь так прекрасна!..

Что и говорить, уютно было в чайхане Барата Кривого, на каждом ее топчане. Исключение составлял разве что топчан с левого краю, он выглядел бы так же достойно, как другие, если б сидело на нем десять, пять, три, ну, хотя бы два человека, но там, к сожалению, сидел только один человек. Сам по себе топчан этот был ничем не хуже других, может, даже лучше, с добрым паласом, с мягкими курпачами и подушками, он мог бы смотреться даже с одним человеком, но, увы, этот единственный человек был пьян. Бутылки, разумеется, возле него не было, но судя по тому, как человек морщился, когда подносил пиалу к губам, вся беда была заключена в довольно объемистом чайнике перед ним. Кажется, другие его даже не замечали. Зачем, спрашивается, докучать пьяному человеку, все равно ничего ему сейчас не втолкуешь, другое дело, когда он немного протрезвеет, тогда все можно, и пожурить даже пожестче, по-галатепински...
Как только Ибадулла Махсум показался за, оградой чайханы, Кривой Барат, несмотря на занятость, сам вышел ему навстречу и ввел в круг почтенных завсегдатаев, где уже сидели старик Хуччи, мулла Данияр, пастух Наим и прочие уважаемые галатепинцы. С ними был еще один человек лет сорока — сорока пяти, которого Ибадулла Махсум не знал, но, в знак особого расположения к сидящим, поздоровался весьма любезно.
Не успел он занять свое традиционное место рядом с муллой Данияром, как возле топчана появился чернявый старичок и поклонился собранию.
— Отведайте нашего чаю,— пригласил его Ибадулла Махсум.
— Нет, я только на минуту, Махсум, вы тогда правду сказали, моя коза действительно родила троих козлят,— радостно воскликнул старичок.— Точно угадали, Махсум!..
— При чем тут это, угадал или не угадал,— рассеянно ответил Ибадулла Махсум.— Она троих и должна была родить. По походке было видно.
— Все-таки вы угадали, Махсум,— не согласился старичок.— Надо же, вышло по-вашему!.. Может, и в следующем году, а?
— Все вам мало, Атабай,— с легкой укоризной сказал Ибадулла Махсум.
— А вдруг?.. — с надеждой спросил Атабай.— Скажите, Махсум, ведь слова ваши сбываются...
— Я вам не пророк,— скромно заметил Ибадулла Махсум.
— А все-таки?..— не унимался Атабай.— Скажите, Махсум!..
— Не будьте таким жадным, Атабай,— одернул его старик Хуччи.— Пожалейте коз. Подождите годик, а там видно будет... Как вы думаете, Махсум?
— Ваша правда, почтенный, там видно будет, — улыбнулся Ибадулла Махсум.
— Спасибо, МахСум,— поблагодарил Атабай,— только вы не забывайте!..
Ибадулле Махсуму не понравилась настырность Атабая, и он нахмурился:
— Лучше следите за своим сыном, Атабай. Не дай бог, уйдет с цыганами.
— Аллах с вами, Махсум, накаркаете еще! — испуганно всплеснул руками Атабай.— Как это он уйдет? Он у нас послушный...
— Послушный, слов нет,— согласился Ибадулла Махсум.— Но все же будьте начеку. Вы за ним не замечали никаких странностей? Ну, скажем, в зимнее время он не худеет?
— Зимой худеет,— забеспокоился Атабай.— А что это могло бы быть, Махсум? Надеюсь, не хворь? Ведь и я худею зимой, но, слава богу, прожил вон сколько лет. Что это значит, Махсум?
— Цыганская тоска, вот что, — сказал Ибадулла Махсум.— Боюсь, он и вправду уйдет с цыганами. Видно, это у него в крови.
— Не может быть! — не поверил Атабай.— Мой прапрадед, и тот не был цыганом!
— А его прадед? — спросил Ибадулла Махсум.
Атабай не нашелся ответить, потому и загрустил, и тут во всем его облике проступило нечто цыганское, то ли тоска по долгим скитаниям, то ли еще что, неизвестно — что, но явно цыганское.
— Что, он и вправду из цыган? — спросил пастух Наим, когда Атабай, не проронив ни слова, оставил чайхану.— Вот не знал!..
— Да какой из него цыган, — улыбнулся Ибадулла Махсум.— Просто он какой-то жадный.
— Ну, так бы и сказали,— пастух вздохнул облегченно,— А то — уйдет с цыганами! Куда это он уйдет?..
— Конечно, не уйдет, — ответил Ибадулла Махсум.— Хотя, кто его знает... Что-то Мустафу не видать, почтенный? обратился он к старику Хуччи, чтобы переменить разговор.— И на базаре его не было.
— Слег,— сказал старик Хуччи.— Наработался, бедняга. Племянника хочет женить, а тот пьет день и ночь.
— Нет, сейчас уже не пьет,— возразил мулла Данияр.— Исправился. Говорят, недавно Турабая побил.
— Тогда другое дело,— рассудил старик Хуччи.— Значит, действительно исправился. Я бы сам побил Турабая...
— У него собака пропала,— сообщил пастух Наим.— Целых два дня околачивался возле моего дома, будто я украл его собаку.
— Ты выкрал несколько овец, Наим,— заметил старик Хуччи.— Вот Турабай и подозревает.
— Но когда это было, почтенный...— смутился пастух.— Ведь я тогда совсем молодой был.
— Собаку надо искать под Большим Обрывом,— сказал Ибадулла Махсум, желая облегчить положение Наима.— Старый был пес. Добрая собака умирает вдали от людей.
— Откуда это знать Турабаю!..— вмешался старик Хуччи.— Он же хочет вечно жить!..
— Грешно так хотеть,— заявил мулла Данияр.— Тут не знаешь, как достойно прожить те несколько десятков дет, дарованных аллахом, а он чего захотел!.. Лишний день — лишние грехи.
— Можно бы попробовать, если бы жизнь всегда была хорошей,— рассудил пастух Наим.— Но ведь она не часто нас балует. Вот, спросите у Нурмата,— он показал на пьяного человека с крайнего левого топчана,— хочет ли он вечно жить? Боюсь, не захочет.
— Точно,— поддержал его мулла Данияр,— Жена от него сбежала. Не желает воротиться. Думаю, Махсум это знает?
— Это я ему говорил еще в позапрошлом году,— сказал Ибадулла Махсум.— А он не послушался, женился на ней.
— Паршивый пророк!..— подал голос пьяный Нурмат со своего топчана, будто услышал слова Ибадуллы Махсума.
Услышав такую дерзость, Ибадулла Махсум лишь улыбнулся, дав понять, что ничуть не обижен. Тогда решились улыбнуться и другие — приятно было видеть подобное спокойствие. Не улыбнулся лишь Барат Кривой, хозяин чайханы. Он решительно направился к топчану, где сидел Нурмат.
— Пусть сидит, не трогайте его, Барат,— попросил Ибадулла Махсум.
Чайханщик, хоть и был не на шутку рассержен, повиновался, вернулся к самоварам.
— Ничего тут не поделаешь,— грустно сказал Ибадулла Махсум.— Она должна была сбежать.
— Сам он виноват,— поспешил его успокоить старик Хуччи.— Надо было жениться на другой. Вот я, бывало, целыми неделями за табуном ходил, а жена — ничего, сидела, ждала...
— Это ваша жена,—возразил Ибадулла Махсум,— Нечего сравнивать!
— Все-таки,— вмешался мулла Данияр,— вы не должны были говорить, что она сбежит от него, вот и сбылось...
— Паршивый пророк!..— опять донесся голос Нурмата.
— Жалко парня,— посочувствовал пастух Наим.— Будь он из Сарсана или Чонкаймыша, еще бы ничего, но ведь свой, галатепинский...
— Что я еще могу? — виновато произнес Ибадулла Махсум.— Я бы сам рад, он мне не чужой, родной племянник!..
— Пес тебе племянник! — заорал уже Нурмат.
— Вы не серчайте, Махсум, похоже, он не выспался,— сказал старик Хуччи с явным смущением.— Вообще, вам надо было помягче, мол, она может сбежать, мол, надо предотвратить, беда бы какая не случилась, а вы, Махсум, возьми и скажи: сбежит твоя жена, Нурмат!..
— Разве она не сбежала? — спросил Ибадулла Махсум.
— Сбежала,— грустно подтвердил старик Хуччи.
— Разве я не был прав, почтенный?
— Вы правы, Махсум, тысячу раз правы, я еще не встречал человека правдивей вас, Махсум, но все же...
— И почтенный Хуччи прав,— согласился мулла Данияр.— Вы, Махсум, пожалуйста, впредь не будьте таким категоричным, попробуйте... Ведь ангелы разные бывают, и добрые среди них есть, есть и злые, чаще злые и говорят: «Да сбыться твоему слову!..»
— А зачем? — недоуменно спросил пастух Наим.— Зачем ангелам-то вмешиваться?
— Им аллах так велел,— уклончиво ответил мулла Данияр.
— Они же бесполые,— старик Хуччи рассудил чуть иначе.— Оттого, что бесполые, им, должно быть, все равно.
— Не грешите, почтенный,— слегка пожурил мулла Данияр старика Хуччи, затем вновь обратился к Ибадулле Махсуму: — Попробуйте говорить правду, Махсум, но чтобы она была чуть помягче...
— А что тогда останется от правды? — спросил Ибадулла Махсум.— И вообще, как прикажете ее смягчить?
— Не знаю — как, но я уверен, это вам под силу,— кротко улыбнулся мулла Данияр.— Попробуйте, Махсум...
— Попробую,— мрачно пообещал Ибадулла Махсум.— Не лучше ли будет, если я вообще говорить перестану?
Ему не ответили. По лицам галатепинцев можно было понять, что они смущены. Ведь это так трудно — сказать о своих добрых чувствах. Ибадулла Махсум живо себе представил, каково было бы ему самому, если бы его друг Хуччи вдруг перестал говорить — страшно даже подумать! Его охватила такая тоска, а затем — и жалость к другу, смешанная с умилением, что он чуть не прослезился.
— Дядя! — грустные мысли Ибадуллы Махсума опять были прерваны криком Нурмата.— Вы меня слышите, дядя?!
— Слышу, Нурмат,— мягко ответил Ибадулла Махсум.— Иди домой, отдохнуть тебе надо. Мы завтра с тобой поговорим.
Нурмат ему не возразил, попытался даже встать, только — тщетно. Тогда чайханщик сам поспешил ему на помощь.
— Вь. уж не взыщите,— обратился Ибадулла Махсум к гостю, когда Кривой Барат и его помощники вывели пьяного Нурмата.— У нас свои дела...
— Нет, что вы, Махсум-бобо! — горячо возразил гость.— Я ведь не чужой, все понимаю.
С этими словами он поспешно взглянул на старика Хуччи. Тот его сразу понял.
- Наш гость пз Шоркудука приехал, Махсум,— представил старик Хуччи, — Зовут его Хаджикул, сын покойного Абдурахмана.
— Шорника Абдурахмана? — спросил Ибадулла Махсум.
— Нет, покойный шорник, он из Сарсана был, а наш гость из Шоркудука явился.
Вы, почтенный, чуть ошиблись, покойный шорнпк родом из Шоркудука, потом уже переселился в Сарсан,— возразил ему Ибадулла Махсум.— В Сарсане тогда своего шорника не было. Но в Шоркудуке остались еще четыре Абдурахмана, трое из них угже покойники. А он чей? Может, Абдурахмана Лопоухого сын?
Гость смущенно кивнул — он сам был лопоухим.
— Хаджикул хочет жениться на Зубейде, вдове покойного Хазраткула,— сказал старик Хуччи.— Но сперва хотел бы знать ваше мнение, Махсум...
— Ну что же,— одобрительно посмотрел Ибадулла Махсум на гостя. — Не век же ей траур носить, хорошо он задумал, сын Абдурахмана...
— Его отец был хорошим табунщиком,— сказал старик Хуччи, в его устах это означало высшую похвалу.
— А у него самого конь есть? — поинтересовался Ибадулла Махсум.
— Есть, — ответил гость.— Он, может, не такой породистый, как у почтенного Хуччи-бобо, но тоже очень добрый...
— Такого скакуна, как у Хуччи, нигде не найдешь,— произнес мулла Данияр.
Старик Хуччи даже расцвел от удовольствия.
Хороший он парень, Махсум, вы уж поверьте мне, — заявил он.— Дай бог ему счастья с Зубейдой!
— Я согласен, — сказал Ибадулла Махсум,— У нас хоть один шоркудукец будет. А то все галатепинцы да галатепинцы. Нам очень не хватает тихих людей, почтенны й.
— Он хотел бы ее увезти к себе,— вставил мулла Данияр.
— Лучше, если Зубейда здесь останется,— рассудил Ибадулла Махсум.— Она женщина, ей трудно будет среди чужих...
— Я же мужчина, Махсум-бобо,— несмело возразил гость.
— Это мы еще проверим,— оборвал его Ибадулла Махсум.— Сиди и молчи, пока мы сами все не решим.
Гость умолк.
— Хаджикул правду говорит,— заступился мулла Данияр за гостя.— Мужчине не подобает селиться в доме жены. Вы мудры, Махсум, но на этот раз неправы. Это в вас другой человек, просто галатепинец говорит. Неужели вы сами не чувствуете, что неправы?
— Чувствую,— признался Ибадулла Махсум.— Жалко стало.
— Только и осталось что идти ее сосватать,— предложил мулла Данияр.— Как вы думаете, Махсум, Зубейда согласится?
— Не знаю.
— Как это так, Махсум,— обиделся старик Хуччи,— вы все знаете, а этого не знаете?
— Не знаю,—упрямо повторил Ибадулла Махсум.— Я об этом ни разу не думал.
— Как же быть? — забеспокоился мулла Данияр.— А вы подумайте, Махсум.Сейчас не получится,— возразил Ибадулла Мах-сум,— Раньше надо было. А так, с ходу... Остается посвататься, тогда и станет известно, согласится она или нет. Ну, вставай, сын Абдурахмана!..
Все заулыбались, даже сам гость, который, позабыв всякое приличие, тут же вскочил на ноги, но вскоре вынужден был погасить свою улыбку — так строго посмотрел на него Ибадулла Махсум.
— А кто пойдет сватать? — спросил мулла Данияр.
— Я сам пойду,— сказал Ибадулла Махсум.
— Может, и я пойду, Махсум?..— несмело спросил старик Хуччи.
— Нет, почтенный, лучше я один...
Ибадулла Махсум осушил пиалу, затем не спеша встал и сошел с топчана. Когда он надевал кавуши, мулла Данияр не выдержал и спросил:
— Как думаете, Махсум, будет прок?
— Не знаю,— ответил Ибадулла Махсум.— Теперь я ничего не знаю.
...Походка Хаджикула была очень неуверенной, робкой. Видно было, что он обеспокоен. В сравнении с ним Ибадулла Махсум выглядел просто молодцом. Красивый скакун Хаджикула, что был под ним, как бы придавал особую значимость возложенной на него миссии.
С широкой улицы они свернули на улочку справа, которая долго вела меж дувалами садов, затем плавно спускалась вниз к речке, а там, перейдя через мостик, превращалась в тропинку, что все тянулась да вилась по берегу, никак не желая расставаться с речкой.
Всю дорогу попадались люди. При виде женских и детских голов, то и дело выраставших над дувалами, Хаджикул съеживался, озирался, словно мышь, которая ищет, куда бы ей юркнуть.
Когда осталось шагов сто до заветных ворот, Хад- жикул остановился. Ибадулла Махсум вынужден был слезть с коня и взять его за руку.
— Не смущайся,— сказал он и увлек за собой жениха.
— Может, в другой раз?..
Но Ибадулла Махсум не хотел и слушать. Вскоре они дошли до ворот и остановились отдышаться.
— Видишь? — показал Ибадулла Махсум на полураз- валившиеся дувалы двора.— Плохо, когда в доме мужчины нет.
Хаджикул ничего не ответил. Может, ему неприятно было думать о муже Зубейды, даже о покойном.
Ибадулла Махсум привязал коня к железной скобе на створке ворот и негромко постучался. Ответа не последовало.
— Может, я все-таки пойду,— несмело сказал Хаджикул.
— Заладил себе, пойду, не пойду!..— рассердился Ибадулла Махсум,— Будь добр немного постоять, ты что, жениться пришел или кокетничать?
Хаджикул покорно замолчал. Ибадулла Махсум постучался сильнее:
— Эй, есть живая душа?!
Во дворе залаяла собака. Створка ворот медленно отворилась, и в проеме показалась голова мальчика лет одиннадцати — двенадцати. Ибадулла Махсум отстранил его и вошел во двор. Хаджикул последовал за ним.
Собака, привязанная под тенистым карагачом, залаяла еще сильнее. Зубейда, видимо, не ждала гостей, она убирала навоз в открытом хлеву. Посмотрела в сторону ворот, узнала гостей и покраснела. Лопата с грохотом выпала из ее рук. Курицы, что клевали в яслях, испуганно вспорхнули и перелетели через плетеный забор, кудахча н поднимая пыль. Женщина закашлялась, взялась за ручки тачки и высыпала ее содержимое обратно на землю, затем, поняв, что сделала, пище покраснела...
— Добро пожаловать, Махсум-бобо,— смущенно произнесла она, когда вышла нз хлева.— Пожалуйста, к супа проходите. Как поживают ваши, как невестка, она сына родила?..
— Нет, дочку,— сказал Махсум.— У них в роду все такие, сперва десяток девочек, и только потом одного мальчика... Будем ждать, Зубейда.
Под карагачом жалобно заскулила собака.
— Вы садитесь, — сказала Зубейда, все еще обращаясь к одному только Махсуму,— Я сейчас, отнесу еду собаке...
Ибадулла Махсум прошел и сел на супа. Хаджикул не сдвинулся с места, смотрел, словно завороженный, на красивый стан вдовы. Зубейда быстрыми движениями сняла с очага маленький казан, перелила содержимое в собачью посудину и направилась к карагачу. Собака завиляла хвостом.
— Садись, сын Абдурахмана,— сказал Ибадулла Махсум.
Хаджикул робко сел.
— У нее собака почти не лает,— молвил он грустно.
— А кто это лаял, когда мы вошли, не муж ли твоей тетки? — рассердился Ибадулла Махсум.— Неблагодарный же ты!.. Знавал я твоего деда, хороший был человек, всю жизнь носил одну-едннственную пару сапог, и те ему были малы, но он — ничего, терпел, ни разу не говорил, мол, жмут... Ты что воротишь нос?.. Пока еще неизвестно, согласится ли она вообще!..
Хаджикул молчал, боясь сказать лишнее: жалко было бы потерять такую женщину, которая, надо заметить, могла соперничать по стати (да по всем статьям!) с иной юной красавицей.
— Иди, неси воду,— приказал Ибадулла Махсум мальчику, который безучастно стоял возле супа.
Мальчик принес кувшин с водой и полотенце.
— Хороший кувшин,— сказал Ибадулла Махсум, вытирая руки.— Небось от покойного остался?
— Его,— подтвердила Зубейда.— Если понравился, можете себе взять.
— У меня свой. Оставь его себе, может, на старости лет молиться начнешь.
— Когда это будет! — сказала Зубейда.
Очень скоро,— строго ответил Ибадулла Махсум.— Сколько сейчас тебе лет?
— Тридцать семь.
— Тридцать восемь,—уточнил Ибадулла Махсум.—
В пятницу это было, отец твой пришел ко мне, сказал, дочка у меня родилась. В тот самый день, когда рыжую корову почтенного Хайбарова укусила змея, ты меня не проведешь, Зубейда!..
Женщина опустила глаза.
— Ладно, не смущайся, садись на супа,— сказал Ибадулла Махсум.— И сыну скажи. Есть одно дело, обговорить надо. Вот этот человек, зовут его Хаджи, сын покойного Абдурахмана Лопоухого, приехал из Шоркудука. Одинокий, как и ты, Зубейда. Вот мы решили тебя выдать за него замуж, за сына Абдурахмана.
— Я не думаю выходить замуж, — сказала Зубейда, краснея.
— Ты сперва послушай, отказать всегда успеешь, ну, давай поднимись на супа,— приказал Махсум, затем, когда женщина села, продолжал: — Скажи, Зубейда, что ты вообще видела хорошего на свете, кроме нескольких лет жизни с этим, аллах меня прости, нытиком?..
— Он был мой муж,— молвила Зубейда.
— Дай мне сперва сказать, разве я не прав, он только и знал, что ночами напролет молился, вот бог и забрал к себе...
— Не говорите о нем так!..— обиделась Зубейда.
— Ладно, оставим его,— согласился Ибадулла Махсум. Теперь скажи прямо, хочешь ли выйти замуж, только не тяни, сразу отвечай.
— Не хочу,— ответила вдова.
Ибадулла Махсум не поверил ей, немного подумал и решил пустить пробный шар.
— Ваз ты не хочешь,— начал он,— почему сказала «да» топ свахе, что послал этот человек? Ведь сперва женщин посылают?
Зубейда с укором посмотрела на Хаджикула: эх ты, все успел выложить!..
Ибадулла Махсум повторил свой вопрос.
— Я не говорила «да», Махсум-бобо,— заговорила Зубейда.— Баба я, одним словом... Немного пожаловалась на свою жизнь, а она, ведьма, возьми да прими это как согласие.
— А теперь скажи ты, сын Абдурахмана,— обратился Ибадулла Махсум к Хаджикулу.— Она сказала твоей свахе «да»? Сказала или нет?
Хаджикул растерялся, он с мольбой посмотрел на Зубейду п пробормотал:
— У вас один ребенок, у меня тоже... Вот, браком бы
сочетаться...
— О браке еще рано говорить,— урезонил его Ибадулла Махсум.— Ты сам с ней хоть говорил?
— Говорил, Махсум-бобо,— признался Хаджикул.
— Ну, а что ты на это скажешь? — спросил Ибадулла
Махсум у Зубейды.
— С базара он возвращался, попросил воды напиться,— ответила женщина и опять покраснела.
— Не пить же он зашел,— улыбнулся Ибадулла Махсум.— Вон сколько людей но дороге, у них он ничего не просит, идет от базара совсем в обратную сторону, чтобы напиться, странная у него жажда!..
Плохо быть вдовой, Махсум-бобо,— призналась Зубейда.— Только и думаю, как бы на язык кому не попасть. Поплачу, так сразу скажут, мол, выставляет своевдовство напоказ, засмеюсь, так скажут — мужика, мол, захотела. Трудно мне, Махсум-бобо!..
Женщина опустила голову. Глядя на нее, Ибадулла Махсум немного загрустил.
— Чего тут скрывать, вы уже договорились между собой,— сказал он немного погодя.— Теперь послушаем из твоих уст, Зубейда. Согласишься — мы выдадим тебя замуж. Вроде неплохой человек, а если что, так мы пойдем всем кишлаком и переколотим Шоркудук, за это я ручаюсь.
— Я никого и пальцем не трогал,— заверил его Хаджикул.
— Это правда,— подтвердил Ибадулла Махсум.— Шоркудукцы, они народ мягкий, никогда не дерутся, только вот плохо, что они друг на друга разные бумажки пишут. Ну, скажи, дочка, ты согласна?
— Не знаю, что и сказать,—смутилась Зубейда.— Я ведь не одна, у меня сын... Что ты скажешь?
Ибадулла Махсум посмотрел на сына Зубейды. До этого он как-то и не думал о нем, а теперь задумался — дело принимало совсем неожиданный поворот.
— Как сына-то зовут? — спросил он.
— Сайфуль-Мулюк,— не без гордости ответила женщина.
— Чудное имя,— сказал Ибадулла Махсум.— Небось отец его так назвал?
— Он,— сказала Зубейда,— Покойный три ночи кряду листал свои книги, пока не нашел это имя. Он еще совсем маленький, Махсум-бобо, ему бы воспитателя хорошего...
— Ты его не вмешивай, — нахмурился Ибадулла Махсум.— Скажи, сама хочешь, а сына оставь. Ну что, сын Хазрата, поедешь в Шоркудук?
— Шоркудук далеко, — ответил мальчик.
Ибадуллу Махсума неприятно поразил его ответ, так
вяло было это произнесено. Он повнимательней посмотрел на мальчика: странный такой, огромные ясные глаза, длинные, загнутые кверху, ресницы, хилый и бледный, вылитый отец, будто его не мать, а сам Хазрат родил.
— Шоркудук — не край света,— недовольно заявил Ибадулла Махсум.— Я тебя спрашиваю, выдадим ли маму замуж?
— Не знаю...— все так же вяло выдавил мальчик.
— Что это с ним, Зубейда? — все больше удивляясь, спросил Ибадулла Махсум.
— Он у нас немного стеснительный. Это пройдет, будет, как меч, острым парнем!..
— Что-то непохоже... Или ты сама его запугала?
— Что вы, Махсум-бобо, как вы могли подумать такое!..
Но Ибадулла Махсум пребывал в явном недоумении.
— Послушай, сын Хазрата, хочешь, мы выдадим маму замуж за этого дядю, за шоркудукца?
Мальчик молчал. Сидел и сопел. Ибадулла Махсум, потеряв терпение, собрался встать:
— Мальчик согласен, теперь можешь увезти, Хаджи.
— Вы не уходите, Махсум-бобо!..— смешалась вдова.— Ведь Сайфи ничего не сказал...
— Разве он ослушается тебя?
— Я его не научила, бог свидетель, не научила!..— с отчаянием вскрикнула Зубейда.— Вы на меня клевещете, Махсум-бобо!
Ибадулла Махсум сильно оскорбился, так и зыркнул глазами — будь на месте Зубейды мужчина, тому явно бы не поздоровилось. Но он сумел-таки проглотить обиду.
— Не мое дело это, Зубейда,— сказал он тихо.— Вот с сыном и решайте. Не по своей воле я пришел. А коли пришел, надо было спросить... Тебе надо выйти замуж, ты еще молода. Ну, что будем делать, Сайфуль-Мулюк, будем выдавать маму замуж? За этого человека, за шоркудукца, за Хаджикула, сына Абдурахмана?
Сказал он это зло, с намерением оскорбить, взбунтовать мальчика, пускай он будет ругаться, пускай заплачет — лишь бы не молчал. Но мальчик даже не шелохнулся, был нем, немее прежнего.
— У человека нет гордости,— заключил Ибадулла Махсум.
Сказал просто, без желания обидеть женщину, но той от этого не стало легче. Готовая разрыдаться, она с трудом глотнула слезу.
— Махсум-бобо,— жалобно промолвил Хаджикул.— Махсум-бобо!..
— Замолчи же!..— закричал Ибадулла Махсум.— Думаешь, у тебя у одного болит?
Наступила тишина. Все молчали, только мальчик сопел и изредка шмыгал носом... бледненький, с длинными ресницами, с тоненькими губами, подумать только, его мать замуж отдают, а он хоть бы что, сидит себе, моргает да шмыгает носом — обидно!
— Что будем делать, Сайфиджан? — спросила Зубейда.— Скажи, дадим согласие Махсуму-бобо?
Спросить она спросила, но сама испугалась, вдруг сын скажет — «нет»?! Она на все была согласна, выйти замуж, уехать в Шоркудук. Но все же спросила, пускай сын что-нибудь да скажет, пускай даже откажет, она все равно не будет его слушаться, сделает, как ей хочется, это даже лучше, если сын откажет, тогда никто не посмеет думать, будто она одна, без покровителя, есть, есть у нее покровитель, ее сын, ему уже двенадцать лет, с ним должны считаться, пускай он им скажет, дай бог, чтобы он отказал, она уверена, сын им откажет, они еще долго будут упрашивать ее, молить на коленях будут!..
— Скажи, сынок, что будем делать?
Мальчик молчал.
— Отвечай же, язык, что ли, отрезан? — Зубейда захрипела, тяжелый комок подступил к горлу.
Оставь, Зубейда, успокойся,— сказал Ибадулла Махсум.— Он еще маленький, смущается...
— Нет у него стыда, Махсум-бобо!..— заявила Зубейда.— Маму замуж хотят выдать, а он молчит!.. Не сын, а слюнявый телок, хуже теленка... Я — как коза без хозяина, всяк хочет ею владеть! Лезут в мужья, кому только не лень. А этот теленок только и знает, что сопит... Он хуже этого пса на привязи, тот хоть оберегает меня, а этот, этот!..
Зубейда, вне себя от ярости, набросилась на сына, успела его ударить два раза, но тот с неожиданной резвостью вскочил и побежал к дому.
Женщина разрыдалась. Ей из дома вторил сын своим ревом, тоже неожиданно громким. Хаджикул сидел как на иголках. Ибадулла Махсум, обычно такой невозмутимый, тоже не знал, что теперь делать. Успокоить вдову, утешить? Но это не представлялось возможным. Женщина рыдала вовсю, потеряв присущую ей вдовью гордость, лицо ее стало несчастным, некр&ивым, будто вся уродливость бесчисленных дней одиночества вдруг проступила наружу.
С минуту продолжалась эта сцена, пока вдова не взяла себя в руки и не вытерла слезы краешком платка.
— Я от вас не ожидал такого, Махсум-бобо! — простонал Хаджикул.— Думал, вы мне поможете, так бы я сам...
— Хватит, сын Абдурахмана, а то худо будет!..— гневно отрубил Ибадулла Махсум.— Разве не видишь? Что тут еще можно говорить? И у тебя нет стыда, и ты выдал бы, не будь она стара, свою мать за первого же встречного, н ты не пикнул бы!..
Хаджикул, весь багровый от обиды и возмущения,
встал с места.
— Иди, принеси дастархан, жена Хазрата,— велел Ибадулла Махсум Зубейде.— Нельзя уходить из дому, не отведав хлеба.
Женщина принесла дастархан с лепешками.
— Терни, дочка, я тебя понимаю, но терпи,— глухо произнес Ибадулла Махсум, не смея смотреть ей в глаза.
Вдова грустно кивнула.
Ибадулла Махсум отломил кусочек лепешки, отправил его в рот и встал. Когда он вышел за ворота, Хаджикул отвязывал своего коня. На этот раз он не предложил Ибадулле Махеуму коня, и сам на него не сел. Пошли рядом, молча. Так и шли до самого пустыря за двором старика Хуччи.
— Ты ищи себе жену в самом Шоркудуке, Хаджи,— сказал Ибадулла Махсум,— Вдовы Галатепе не подойдут тебе, гордость им не позволяет. Бог свидетель, я хотел, но все вышло иначе, не судьба, значит. Между нами не должно быть зла, сын Абдурахмана. Если ты хочешь поминать мою мать, то только здесь, я не люблю, когда меня за глаза честят.
Хаджикул недобро посмотрел на него, но промолчал.
— Если хочешь, отведи душу прямо сейчас,— посоветовал Ибадулла Махсум.— Я тебе ничего не скажу. Только не вздумай ругаться по дороге, конь тебя сбросит.
Хаджикул не удостоил его ответом, сел на коня и поскакал. Метров через сто конь вдруг споткнулся и чуть было не сбросил хозяина. Но Хаджикул удержался на стременах и резко оглянулся назад.
— Что я тебе говорил!..— крикнул Ибадулла Махсум.— Смотри, впереди много обрывов!..
Хаджикул улыбнулся жалкой улыбкой и несмело дернул за уздечку коня. Ибадулла Махсум долго еще стоял, глядя ему вслед, очень даже долго — так медленно теперь шел конь Хаджикула.
1981

• Назад
• Вперёд