Александр Махнев. Ташкентские этюды (повествование в картинках)

Пролог

Есть города, чей колорит, чье очарование настолько необычны, настолько ярки и особенны, что знакомы даже тем, кто никогда в них не бывал.
Таков Париж – потому что Эйфелева башня, Монмартр, импрессионисты, шансон, не тот который имени Шафутинского, а настоящий, французский…
Рим – потому что Колизей, римский папа и вообще Вечный город…
Санкт-Петербург – Медный всадник, Эрмитаж, мосты и белые ночи…
Нью-Йорк с его небоскребами и предпринимательской мощью…
Одесса с Привозом, Дерибасовской и анекдотами…
В конце каждого ряда многоточие, потому что ряды эти можно (и должно!) продолжать и продолжать. Причем для этого, совсем необязательно быть лично-непосредственно знакомым с названными городами.
Ташкент, город, в котором я живу, тоже имеет свои устойчивые ассоциации. Самая известная: «Ташкент – город хлебный». Жара, пожалуй, в значительной степени «ташкентское» понятие. Но он ведь много разнообразней! Он не похож ни на что другое. И мне кажется, что люди творческие, которые собственно и формируют образы городов, в долгу перед ним.
Надеюсь, что этот сборник коротких историй и зарисовок, нечто вроде повести в картинках, расширит представление о МОЕМ городе у тех, кто в нем никогда не был.
А тем, кто здесь побывал, может быть, послужит поводом для размышлений и воспоминаний.

Глава первая. Город

Рано. На блеклом небе справа еще видна луна, а слева уже солнце. И то и другое четкое до деталей. Нигде я больше такого не видел. И чимганские горы, словно в сотне метров.
«Ожидается солнечная погода, легкая облачность без осадков…»
Я иду по городу, слушаю его, вдыхаю его запахи и пробую его на ощупь.
Из рации ГАИшника, стоящего на обочине, доносится что-то вроде:
– Первый, первый я второй, отъем! 
Истерический визг внезапно затормозившей легковушки. Маленький золотисто-коричневый автомобиль «Тико» похож на цыпленка табака. Из него выбирается весьма объемный водитель и говорит инспектору: Салам аллейкум, ака (здравствуйте). Рукопожатие. Кечирасиз, ака (извините)...
Ворчливо дребезжат трамваи. Уже полно народу, и он все прибывает, заполняя улицы. Солнечные зайчики рассыпались по фасадам, витринам темного стекла, зеленым муравейникам кустов и деревьев, телам людей и машин. Заглянули на задние дворики, побежали по серебряным куполам мечетей, золотым крестам православной церкви, огненной меди католического костела. Легкие перистые облака ободрали перышки о шпиль телебашни.
А внизу колготится народ. В кафешках ошпазы (специалисты по приготовлению плова) раскочегаривают огонь под тяжелыми черными казанами. Торговцы «в разнос», врастяжку, на манер муэдзинов, зазывающих на молитву, выводят: Ка-а-р-р-ртощкя, люк, марковькя бо-о-ор! Малина, ябляка есть Кисьлий – свежий маляко, каймок!».
Кто-то терпеливо ждет общественного транспорта, кто-то небрежно ловит такси…
Город вступает в новый день.
Базары шумят и суетятся. На тряпочном вам все расскажут о товарах. Польстят: разбираетесь в качестве. Сообщат, что скупой платит дважды и просит не гоняться за дешевизной.
А на продуктовом! Дунганская редиска, чиназская рыба, сурхандарьинские яблоки, паркентская картошка. Плюс мандарины из Грузии, бананы из Эквадора и прочее, прочее…
– Почем ваши персики?
– Шесть.
– Дорого – говорит покупатель и делает попытку уйти.
Продавец, хватая за рукав:
– Пять, брат!
Покупатель уходит.
– Эй брат четыре, дешевле даю! – и уже вслед удаляющемуся кричит – майли ака (ладно), две с половиной будет!
Тут же поесть. Армянский чалагач, корейский суп кук-си, русские пельмени… А как вам понравится грузинский ресторан в узбекском городе с названием написанным латинскими буквами в русской транскрипции? С ошибками конечно. Поесть здесь любят, и готовить умеют.
Да здесь и названия географические под стать всем этим съедобностям. Такие же пряные и ароматные – Сагбан и Лабзак, Чорсу и Бодомзор, Домробад и Дархан...
Вот ряд коммерческих заведений. Адвокатская контора с несколько двусмысленным названием «Галеры». Нечто медицинское с жизнерадостной надписью над входом «Безболезненное лечение. Рвем зубы, протыкаем уши, режем, долбим, зашиваем».
Барахолки. Конечно, лукавы и изобретательны. Такое можно встретить! Горн конницы товарища Буденного, потерявший голос на фронтах гражданской войны, баранья челюсть слегка подработанная напильником и выдаваемая за акулью. Шеренга медных подстаканников, успешно пережившая своих более хрупких партнеров.
Обломки чьих-то жизней, остатки чьих-то увлечений.
– Что ты мне говоришь четыреста, когда я сказал окончательную, нормальную цену тысячу двести и меньше чем за шестьсот не отдам, потому что мне нет смысла.
Где-то вдали ухающая сирена пожарной машины. Рядом: Закяз сомса бо-о-о-р! Сбоку: Девушка с севера…. Круто ты попал на ТиВи ты звезда… Келинь, ака, мархамат (заходи брат, пожалуйста), дешевле даю…
Попытка познакомиться на улице.
– Девушка!
– Отвали.
– Вы меня неправильно поняли я не с целью … отношений, вы мне как человек понравились.
– Тем более отвали.
Мерный стук ударного инструмента и скрежет металла об асфальт. Это кувалда и лопата. Кто-то строится. В таблице предпочтений строительство стоит сразу после еды и торговли.
А пахнет-то как! Свежей зеленью с едва уловимым, больше воображаемым горьковатым привкусом арчи, азиатского можжевельника. Амбре цветущего урюка. Одуряющие ароматы горячего хлеба и шашлыков настигнут вас всюду, не оставив никаких шансов равнодушию. И еще дымный дух сухой травы «исрык» (говорят от сглаза).
Дело к вечеру. По серому еще не пыльному асфальту, по мягким травяным коврам с желтыми кляксами одуванчиков, по недавно появившейся брусчатке цокают элегантные туфельки на каблуках, уверенно ступают ботинки, не спеша шаркают калоши. Разбредается по своим надобностям городской люд.
Вот уже и смеркается. На фиолетовом теперь небе алое солнце с ореолом цвета краплак. Но город не замирает, он только перемещается в чайханы, кафе, зеленые дворики, пивные и закусочные, что бы остыть от дневной жары. Благоухание шашлыков делается еще интенсивнее. Хотя, казалось бы, куда еще? И новый запах прибавляется – запах прохлады.
Нет, конечно, мне не все нравится в этом городе, но все любопытно. Любопытны люди, которые здесь живут. Даже те, от которых мне что-нибудь нужно.
Все что здесь хорошо – наше, и все, что здесь нехорошо – наше, и нам никуда от этого не деться.

Несколько почти лирических приложений к главе первой.
№ 1. Торговля как искусство.
В некоторых городах, я слышал, торговаться на базаре дурной тон. В Ташкенте напротив, торговля – необходимая и даже обязательная прелюдия к акту покупки. Больше того: продавцы на ташкентских базарах покупателей не торгующихся, конечно, любят, дело понятное, но все-таки немного не уважают.
Чтобы выбрать хороший арбуз, его надо приложить к уху и постучать. У спелого звук глубокий и звонкий. Мой товарищ музыкант, и потому прослушивает арбузы особенно. И стучит как-то необыкновенно элегантно. Его длинные пальцы барабанят по полосато-зеленым бокам как по черно-белым клавишам «Стейнвея». А лицо внимательное, сосредоточенное, как у опытного настройщика.
Продавец, седобородый шоколаднолицый бабай, некоторое время косится на привередливого покупателя, но в итоге не выдерживает: Какой ноту ищещ ?
– Си-бемоль мажор, отец – шутит мой друг, не отрываясь от своего занятия.
Дед кряхтя тянется за арбузом и, подавая, говорит:
– Мана ака, вот хороший сибамол. Сладкий как сахар.
Миша, так зовут моего товарища, принимает блестящего красавца, прикладывает к уху, простукивает:
– Хороший. Три тысячи пятьсот будет?
– Зачем три пятьсот, – кипятится дед – слушай звук какой, пять!
– Майли ака, – примирительно завершает Миша – четыре, больше не дам. И тут же добавляет: Сам послушай, на пять не звучит.
– Эээ… бери, – соглашается продавец и оба довольные друг другом расстаются.

№ 2. Драматургия.  
За спиной одного из торгующих на барахолке огромная груда металлического хлама. Хозяин оттуда периодически что-то выуживает и, придав ржавой железяке с помощью абразивной шкурки и керосина некое подобие презентабельности, укладывает ее перед собой – «на витрину». А там уже лежат... в том числе и книги. Тоже изрядно потрепанные, будто вытянутые из той же железной кучи.
Между прочих фадеевский «Разгром».

№ 3. Заботы.
Элитные дома в городе обычно плотно, со всех сторон, облеплены многочисленными адвокатскими и нотариальными конторами, где предлагается и такая загадочная для меня услуга как «легализация», центрами обучения иностранным языкам и оформления выездов за рубеж. Разумеется супермаркеты, бутики и (вот это уж безо всяких исключений) аптеки.
Господи, как много им, обеспеченным гражданам, надо. И оформиться и защититься и легализоваться и выехать. Да плюс на стол чего-то деликатесно-недоступного и на себя остромодно – недешевого. Заботы, заботы… Ну как тут не заболеть?

Глава вторая. Чилля

Жара – это когда небо выгорает, меняя свой привычный ярко-голубой цвет на белесый, выцветший. Жара – это когда воздух останавливается, а плавящееся дорожное покрытие приходит в движение, колышется и шевелится под ногами, как живое. Мозги же, плавящиеся параллельно с асфальтом напротив, вымирают. Это когда водку можно пить исключительно не отходя от холодильника, а пиво заливаешь внутрь не ради алкоголя, а лишь для остужения имеющихся там органов. Это когда свет в помещениях включают только в крайнем случае. Потому лампочки они ж накаливания, а накаливать дальше некуда. Это когда прикосновение другого человека, независимо от пола, раздражает. Жара – это когда ты с состраданием смотришь на старенький «фрэзер» у «комка» при остановке. Тот бедолага, обливаясь слезами так и не успевшего сформироваться льда, молотит как ненормальный. Но, увы, все, что в его слабых силах – не дать прохладительным напиткам закипеть. Жара – это когда даже мухам неохота шевелиться, и они лениво сидят рядом, оставив свои, казалось бы, неистощимые попытки атаковать. Перемирие, Великая Сушь, мы с тобой одной крови. Ни хрена себе, и с ней, с мухой, что ли тоже?!
Жара – это когда, чтобы перенести  ее, необходимо абстрагироваться от неприятных ощущений липкого пота медленно стекающего по спине – иначе не вынести.
В своей нынешней квартире я живу чуть больше десяти лет, на самом излете СССР получил. На стене – комнатный термометр. Тридцать семь градусов выше нуля критическая отметка на нем. Каждое последующее повышение температуры хоть на четверть градуса воспринимается уже как проклятье, а понижение наоборот как божья благодать. А как вам СОРОК ДВА?
Вот что такое жара: середина лета – «чилля». ОНА достигла апогея.
Лежишь пластом на полу (хорошо еще, когда есть такая возможность – лежать), потихоньку растекаясь и безуспешно стараясь затечь подо что-нибудь.
НУ НЕТ!!! Да я этнический русский в конце-концов-то или где?! Гей, славяне! Нас так просто не возьмешь.
Пред жарой то при таких раскладах отступать негоже! Клин клином вышибают.
Врубаем газ! В смысле конфорку. На нее чугунную сковороду и, пока она калится, замешиваем блинную болтанку. Народное блюдо. Р-р-русское народное. ЭЭЭЭХ! РАЗЗУДИСЬ ПЛЕЧО! Огонь горит, сковорода шипит и брызжет раскаленным маслом, а повар весь в поту, поварешкой, словно шашкой. ВРРРЕШЬ НЕ ВОЗЬМЕШЬ! С пылу, с жару блины пошли. В дыму, в пару, в горячке. Поглядим еще кто кого допечет: светило меня или я его.
«Врагу не сдается наш гордый «Варяг»…
Ш-ш-ш-ш… ах… щ-щ-щ-ссссорок два градуса на термометре и по всему видать вверх поползло.
Напек бл… блинов в смысле напек. Неее. Есть я их не буду. Тут ежели сырым внутрь отправишь дак и то, пока до желудка дойдет, пригорит. А лучше я на свет божий, на уличку. Там уж дело к вечеру, вроде как похолодало. Ну после моих кулинарных опытов точно, только что не морозно.
Перегрелся чутка. Малеха лишка абстрагировался. Ну дык жара, Азия, всякое бывает.
Из знойного Ташкента с пламенным приветом!

Приложения к главе второй.
№ 1. Склероз.
Иду по улице, вдруг слышу: «Здрассте!» Поднимаю голову – прямо передо мной молодая симпатичная девчонка. Это она со мной, значит, здоровается. Я хмурюсь и через паузу отвечаю. И все. Разошлись, как встречные трамваи. Как она не знаю, а я весь день напряженно соображал: «Кто? Откуда знакомы?» Единственным результатом моей мыслительной деятельности стала фраза: «Склероз его не забывал».
Интересно, если мужчина перестает запоминать молодых симпатичных девушек, это мудрость избирательной памяти, или начало маразма?

№ 2. Магазин «Детский мир».
Вертлявый пацан лет пяти скачет вокруг мамы, высокой, строгой, молодой женщины и канючит:
– Мам, ну купи игрушку, ну купи, мам, вон ту.
Мама с выражением крайнего презрения на лице, оценив выбор сына, отвечает:
Ну зачем тебе эта НЕФУНКЦИОНАЛЬНАЯ БЕЛИБЕРДА?

Глава третья. Называйте меня промоутер

Воскресенье. Жена с утра мечется по квартире. Уборка, готовка, стирка…
Я в это время сижу за компьютером. Работаю. Недурная работенка да?
Как там у Жванецкого: Чего он там еще напишет неизвестно, а пока сидит, обдумывает.
И своей невозмутимой неподвижностью я, наконец, ее «достаю».
Любимая внезапно вырастает передо мной немым укором, немота, впрочем, длится недолго:
– Да в конце-то концов, я у вас для чего в доме!?
Не спеша, отрываюсь от экрана монитора, потягиваюсь, с целью размяться, и мечтательно изрекаю: Ты у нас мамочка… для красоты.
– В-о-о-т! – протяжно и торжествующе восклицает она.
Немного помедлив, добавляю:
– Вот и пойди на кухню, наведи там красоту.
И тут же втыкаюсь в клавиатуру, торопясь записать этот любопытный диалог.
Жена вздыхает и, уходя, презрительно и обреченно бурчит себе под нос:
– Писс-сатель!
Моя супруга вообще довольно остроумная женщина. Другой со мной и не ужиться. Причем ее остроумие непроизвольное и непосредственное.
Разгадывает как-то кроссворд. «Мужское шейное украшение». (пауза)
Молчу. Не дай бог ввязаться в этот процесс, весь вечер к чертям.
«Мужское шейное украшение»? (долгая, вопросительная пауза)
– «Жена» что ли? – восклицает удивленно, так и не дождавшись помощи извне.
И уж только мой смех дает ей понять, что родилась острота.
Другой раз раздобрилась и аж два вечера подряд приносила мне по бутылочке пивка. Первое называлось «Козел», второе «Гусь». Ну и как я должен к таким гостинцам относиться?
Однако смех смехом, а мое шейное украшение типа ожерелье, семья то бишь, за последнее время сильно пообносилось. Папа их, то есть я, ударился в литературу. Подзаработать бы что-то надо.
В результате сих нехитрых рассуждений и оказалась в моих руках газета с объявлениями.
Для начала сделал я несколько неожиданное открытие. Ташкент буквально наводнен престарелыми девушками на выданье. Потому 70% объявлений связаны: либо с торговлей омолаживающей косметикой, либо со сдачей напрокат свадебных платьев.
А не поторговать ли мне косметикой?
Звоню, договариваюсь. Еще по телефону посулили мне какую-то фантастическую по ташкентским меркам зарплату.
– Распространение косметики? – уточняю.
– Ну вы же взрослый человек – поправляют меня строго – должны понимать, «распространение» – это про венерические болезни, а у нас промоутеринг. Будете промоутером. Вам это слово о чем-то говорит?
Интонация не оставляет мне никаких вариантов для ответа, кроме ожидаемого:
– Нет, – говорю, – не в курсе.
– Ну вот, видите, – торжествует телефонная трубка – приезжайте, поговорим. Еду. Говорим.
Краткая фраза: «А нельзя ли поконкретней», вставленная в паузе понадобившейся моей визави для вдоха и прервавшая  ее многословную сагу об истории и сегодняшней мощи краснознаменного гиганта химико-парфюмерной промышленности, с которым мне выпала честь (это уж не подвергалось сомнению) сотрудничать, дама решительно обрубила возмущенным выкриком:
– Да вы не даете мне слова сказать!
Далее она красочно описала мои перспективы (Остап Бендер с его Нью-Васюками отдыхает). Комната, в которой произносилась пламенная речь, наполнилась бриллиантовым дымом. Стало тяжело дышать, и я попросился на воздух.
Вообще-то я периодически подрабатываю «маляркой». Но зима не самый удобный для этого дела период. Байка такая есть: Лето. Маляр, маляр, хлебушка хочешь? Да шел бы ты! Булками закидаю. Зима. Маляр, маляр, хлебушка хочешь? Положи на камушек, а то обманешь.
Но-таки нашел я работодателя…
Устроился в строительную организацию. Работа в другом городе. Командировка на цементный завод. Прораб кореец по имени Артур весьма важный, но при этом собственно в строительстве тупой как пробка. Впрочем, по нынешним временам профессионализм не в почете, самое востребованное – умение считать деньги. В этом деле Артур, по-видимому, собаку съел.
Наше дело – исправить ранее запоротое. Любопытно: на цемзаводе существует два вида штукатурки – или с минимальным, на грани отсутствия, содержанием цемента, или, напротив, с такой концентрацией основного продукта, что штукатурный слой по своим характеристикам напоминает стекло. Твердый и хрупкий. Норма почему-то не получается никак.
 По дороге к объекту познакомился со своими напарниками. Первый, Степан –  добрый малый (кинул меня потом), недавно вернувшийся из Москвы. Дельный маляр, правда, несколько неразвитый, я имею в виду в общеобразовательном смысле, и немного заторможенный, причем, последнее обстоятельство весьма органично подчеркивается его легким заиканием.
Другой мой коллега – дядя Леня. Взрослый мужик лет пятидесяти с «хвостиком», чрезвычайно напоминающий Шарикова из «Собачьего сердца». Особенно после принятой сотни грамм, когда он начинает энергично рубить воздух ребром ладони правой руки и убежденно нести всякий вздор.
Прибыл, между прочим, для производства плотницких работ. Из инструмента прихватил отвертку, видавший виды шпатель и устрашающих размеров зубило, сработанное из 48-ой арматуры. Мастер широкого профиля. Из серии: «все могу, ни хрена не умею». Инфантильный до неприличия. Так я и не понял, зачем его понесло в командировку, и на что он собственно рассчитывал.
Во все командировочное время он был нашим верным оруженосцем и сыном полка.
Бытовые условия командировки ужасающие. Ели как свиньи, спали как собаки, работали как лошади. Вода пополам со щелочью, очень жесткая (башку после работы помоешь, волосы как проволока), воздух пополам с цементом. Если прибавить сюда, что территория завода усиленно охраняется, то все это можно охарактеризовать как строительный объект тюремно-лагерного режима с ослабленным питанием.
По возвращении работодатель сообщил нам, что «деньги он, безусловно, заплатит», но потом. А пока можно начать другой объект. Тут он, работодатель, неплохой в общем мужик, по-отечески добавил: Не люблю, когда мои люди без работы сидят. Вам ведь нужна работа?
В своей ответной речи я пояснил, что мне нужна не работа, а заработок. А с целью достижения максимального эффекта сформулировал свою мысль в ненормативных выражениях.
Работодатель не оценил моих стилистических изысков, и мы разошлись, оставшись «при своих».
В итоге, врезав, я рассудил трезво…
Алкоголизм, как известно, не порок, а болезнь. Я ею страдаю в достаточной степени или даже больше. Попался мне как-то на глаза, в глянцевом журнале тест «Много ли вы пьете?». Дык у них уже шкала давно кончилась, а я все продолжал набирать баллы.
Если добавить сюда графоманию, коей я, несомненно, подвержен, имеем безнадежно больного человека, нуждающегося в срочной государственной помощи.

Приложения к главе третьей.
№ 1.Чувство юмора.
Кампания NESCAFE в своей рекламной кампании использовала нехитрый трюк. Купивший определенное количество банок кофе получает в подарок фирменную кружку NESCAFE. Александр Михайлович Березовский, мой «куратор» в изредка публикующем меня журнале, для своей юмористической странички сделал симпатичную пародию. Под фотографией этой самой кружки написал:

Хотя удобны для руки
И выглядят довольно мило,
Они для водки велики
И – видит Бог! – малы для пива…
Но не кори посуду, брат
Она практична – вот те слово! –
Так как подходит в аккурат
К похмельным порциям рассола!

Был жуткий скандал. Местный представитель NESCAFE прислал протест в редакцию. Дискредитация торговой марки. А.М. лишили премии и обязали написать опровержение.
Что делать с идиотами? Может дихлофосом… Хотя… граждане с полным отсутствием чувства юмора уже сами по себе довольно забавны.

№ 2. Сарацины.
Ползем. Продираемся сквозь колючие заросли. Я, мой напарник и козел. «Козел» деревянный, ему «по барабану», а мы как раз настоящие, и наша живая плоть, разодранная шипами, ноет от боли.
Красим фасад дома арабского посла. Заказанный цвет фасада, по-видимому, типично аравийский – песочный. Весь участок вокруг дома щедро усажен всевозможной растительностью. Преимущественно колючей почему-то. Ну отчего же розы, черт возьми?! Почему не гладиолусы, пионы? Ромашки, наконец! Что за странное пристрастие к шипастому и колючему?
Впрочем… может они напоминают детям пустынь верблюжью колючку и соответственно животных давших название этому растению? Дом, наверное, напоминают. Тот, другой, который на родине.

№ 3. Целомудрие. 
Малярная бригада занималась ремонтом некоего административного здания. Пожилой малярше тете Гале досталась перетирка мужского туалета. К обеду вся бригада собралась вместе. Тетя Галя появилась в легком возбуждении и с порога протараторила: Ой ребятки, а в мужском туалете такие хорошенькие рукомойнички, а у нас (в смысле в женских туалетах) почему-то таких нету.
После паузы вся бригада взорвалась лошадиным ржанием. Дошло, что Галина Лаврентьевна назвала «рукомойничками» писсуары!
Вот какое было поколение: простое и целомудренное.  

Глава четвертая. Выходной

Суббота вечером. Дача. Пыльный город позади. Заботы, обязанности, обещания…
– Ну, наконец-то, прибыли. Сеточки, сверточки, бутылочки. Машину чуть сдай. Водичку в бассейн пусти. Сейчас все откроем. Ну что ты маячишь? Иди, переоденься.
– Наливать?
– Погоди. Картошки почистим. Лучок, огурчики, помидорчики. Культура пития – закуска плюс неторопливость.
– Я понимаю, наливать?
– Не суетись. Дров поруби, щепочек. Вот. Хорошо горит. Казанок где? Картошечку вчетверо, лучок кольцами, баранинку на ребрышки разбери.
– Наливать?
– Что ж ты гонишь-то?! Сейчас жирочек вытопим. И не хрусти, пожалуйста, огурцом. Нервирует.
– Дак, может наливать?
– Потерпи. Все в казанок уложим аккуратненько и …
– Наливать?
– А ты че е-мое не налил еще?
(выпили, помолчали.)
– Еще по грамулечке?
– Токо по грамулечке.
(выпили, помолчали.)
– Воздух какой а? Соловьи поют!
– Кошки орут.
– Комары жрут, суки!
– Обезболимся?
– Не без этого (выпили.). Ну, теперь купаться.
– Неее…
– Да, давай сполоснемся.
– Не, не, не, не. Холодно.
– Наливать?
(выпили, помолчали.)
– Теплее, кажись.
 Терпкий дымок мангалки, смешиваясь с парами приготовляемой баранины, обволакивал их снаружи, алкоголь мягко проникал изнутри. Беседа делалась все более искренней и от того менее внятной.
– Скупнемся?
– Обязательно!
Бултых, всплески, сдавленные возгласы, фырканье и тот, кто вынырнул первым: "Водки мало взяли".
Другой промолчал в знак согласия и чуть погодя: "Наливать?"
– Чисто согреться.
– Там кипит. Вроде готово.
Сняли казан. Аромат, сбивающий с ног. Легкий ажиотаж. Особый. Азиатский. Спеша, но не торопясь. И вот оно на лягане. Картошка вся в луке, маслом брызжет. А сверху, ой щас закричу, баранина, обливающаяся соком от предвкушения удовольствия быть нами съеденной.
– Ну, это ж, так нельзя… Под горячее?
– Что ты все время спрашиваешь! Наливай уже скорее!

Приложения к главе четвертой.
№ 1. Утро. Похмельный синдром.
– Люди! Люююди!
– Ну чего тебе?
– Дайте мне пистолет и два патрона, я застрелюсь.
– А два то зачем?
– Молотит меня, боюсь с первого раза не попасть.

№ 2. Напугал.
Звоню как-то товарищу: Выпить хочешь?
– Не, не могу.
– Чего так?
– Да я, блин, свой самый рабочий орган застудил.
– Э??????
– Да не!!! горло. Глотать не могу. Даже водку, не говоря уже о пиве.

Глава пятая. Экскурс

Настоящее сочинение автор иногда, будучи в приятном расположении духа, считает явлением литературным. В связи с вышесказанным, небольшой литературный (разумеется, а как же иначе) экскурс может быть и кстати.
Немалое количество великих, больших, хороших и неплохих русских писателей и поэтов упоминали Ташкент в своих произведениях. Любопытно проследить контексты этих упоминаний.
Герой романа Л.Толстого граф Вронский, после неудачной попытки самоубийства «без малейшего колебания согласился…» (жертва однако) отправиться в Ташкент в связи с назначением, которое ему ПРИДУМАЛИ. «От греха», так сказать. Толстой характеризует сие назначение как «лестное и опасное». Вспомним, что Туркестан в это время, только-только был присоединен к Российской империи.
Один из героев романа Достоевского «Подросток», князь Сокольский, находясь под следствием и будучи заключенным в тюрьму, говорит «о возможности колонизоваться и выслужиться в Ташкенте». Опять же скрыться от общества и начать новую жизнь.
Герой Солженицинского «Ракового корпуса» тяжело больной ЗеК вовсе приезжает в Ташкент «умирать».
То есть контексты всех трех упоминаний – Ташкент это край дальше некуда.
А вот современник Толстого и Достоевского Всеволод Владимирович Крестовский, тоже писатель, хотя и почти забытый, довольно неожиданным образом отметился в литературной истории Ташкента.
Крестовский автор нашумевшего в свое время романа «Петербургские трущобы. Книга о сытых и голодных» (в конце прошлого века российское телевидение сняло телесериал по этому роману под названием «Петербургские тайны») некоторое время служил в Туркестанском крае «чиновником особых поручений». По прибытии в Ташкент вместе с назначенным туда генерал-губернатором Черняевым Крестовский получил от него поручение осуществить ревизию основанной в 1870 году Туркестанской публичной библиотеки. Результатом был рапорт Крестовского Черняеву, в котором указывался факт преимущественного интереса читателей к неблагонадежным российским произведениям, что, вообще говоря, учитывая поступающий сюда из России контингент и неудивительно.
Указав на ряд недочетов в деятельности библиотеки, Крестовский главнейшее зло усмотрел в том, что «большая доля внимания подписчиков посвящается повременным изданиям, между коими первое по количеству спроса место занимает журнал «Дело», затем «Отечественные записки», «Вестник Европы» и проч… Из русских авторов наибольший спрос на сочинения Щедрина (Салтыкова), Добролюбова, Писарева, Некрасова.
13 декабря 1882 года последовал приказ № 302 о закрытии библиотеки с 1 января 1883 года. Были даже планы распродажи с «публичного торга» значительной части библиотечного фонда. К счастью, они не осуществились. Через год библиотеку открыли. Но уже под названием Книгохранилище при ташкентском музее и под присмотром специально созданного Наблюдательного совета.
А весной 1921 года в одном из залов недозакрытой библиотеки выступал прибывший в Туркестан за восточными впечатлениями Сергей Есенин. Его «Персидские мотивы» во многом берут свое начало отсюда, из Ташкента.
Сам чайханщик с круглыми плечами,
Чтобы славилась пред русским чайхана,
Угощает меня красным чаем
Вместо крепкой водки и вина.
Тут немного вперед забежим. У Солженицына в «Раковом корпусе», так описывается одно из впечатлений от Ташкента выздоравливающего, выкарабкавшегося с «того света» главного героя:
«Шашлык!
Затягивающий был запах – этот смешанный запах дыма и мяса! Мясо на палочках не только не обуглено, но даже не было смугло-коричневым, а в том нежном розово-сером цвете, в котором оно доспевает. Неторопливый ларечник, с кругло-жирным лицом, одни палочки поворачивал, другие передвигал от огня в сторону пепла».
И у Есенина, и у Солженицына продавцы ташкентские округлы. Так и есть.
В двадцать третьем году Александр Скобелев под псевдонимом Неверов написал небольшую повесть «Ташкент – город хлебный». О поволжском мальчишке, отправившемся из голодных своих краев в Ташкент за хлебом. О повести и снятом по ней фильме теперь немногие вспомнят, а название стало крылатой фразой. Между тем о Ташкенте в повести всего-то десяток строк.
«Высунулся Мишка, увидел торговцев с корзинками на головах, услыхал нерусские голоса. Из корзинок, из деревянных корыточек глянули яблоки разные и еще что-то, какие-то ягоды с черными и зелеными кистями, широкие белые лепешки. «Вот так живут!» – подумал Мишка, облизывая сухие голодные губы.
В книге Ильи Эренбурга «Люди, годы, жизнь» я нашел такой интересный факт: Елизавета Ивановна Димитриева в молодости, на заре двадцатого века интриговавшая Петербург своими стихами, публиковавшимися под экзотическим псевдонимом Черубина де Габриак, оказывается он соавтор нескольких детских пьес Самуила Маршака. «Козел», «Лентяй» и хорошо известного всякому читающему «Кошкиного дома». Припоминаете?:
        Слушай, дурень, перестань
        Есть хозяйскую герань!
        Ты попробуй. Очень вкусно.
        Точно лист жуешь капустный.
Потом, уже при советской власти, Димитриеву выслали (куда бы вы думали?) в Ташкент, естественно. И имя  ее изъяли из заглавий вышеуказанных сочинений. По поводу чего Самуил Яковлевич весьма переживал. Да и теперь соавтор не указывается. Напрасно, я думаю.
А Димитриева так в Ташкенте и скончалась в 1928 году.
Во Вторую мировую войну в Ташкент было эвакуировано огромное количество предприятий, организаций и просто граждан.
Здесь пережили трудные годы еврейский театр Соломона Михоэлса, киностудии «Мосфильм», «Ленфильм», киевская, одесская. Здесь были сняты фильмы «Два бойца», «Александр Пархоменко».
С Фаиной Георгиевной Раневской, исполнившей в последнем фильме великолепную эпизодическую роль (помните, пианистка в ресторане), в Ташкенте случился любопытный казус. Раневская очень любила мясо бройлерных индеек и слышала, что, вроде, для выращивания их помещают в сетки и в подвешенном состоянии в темном помещении кормят исключительно орехами. Так она и сделала. Подвесила прикупленную пару индюшек в подвале, куда регулярно доставляла орехи. Увы, индюшки не только не поправились но, напротив, похудели до состояния, не позволяющего надеяться на их бройлерное будущее, и были позорно и тайно утилизированы.
Еще вот: в фильме Эльдара Рязанова «Гараж», в том эпизоде, где запертые в музее герои устраиваются на ночлег, за кадром едва слышна фраза: «… я вспоминаю эвакуацию, ташкентский базар…»
Завершая это небольшое «кинематографическое» отступление скажу также, что в Ташкенте родились великолепная актриса, мастер эпизода, Рина Зеленая и звезда шестидесятых Татьяна Конюхова, да и знаменитый «Мюллер» – Леонид Броневой – актерский диплом получил именно здесь.
В Ташкенте в эвакуации жили Анна Ахматова и Алексей Толстой.
Корней Чуковский отпраздновал здесь свое шестидесятилетие. В его дневнике есть запись от 1 апреля 1942 года: «День рождения. Ровно 60 лет. Ташкент. Цветет урюк. Прохладно. Раннее утро. Чирикают птицы. Будет жаркий день. Окна во двор, во дворе около сотни ребят, с утра до ночи кричащих по-южному».
А у Ахматовой о моем городе великолепные строчки:
        И вспомню, словно на лету
        Ташкент я в огненном цвету,
        Весь белым пламенем объят,
        Пахуч, горяч, замысловат,
        Невероятен!
        Вот так написать бы!...
Юный Юрий Трифонов, будущий замечательный писатель, жил в Ташкенте в эвакуации с сестрой и бабушкой.
И еще любопытная история из военных времен.
26 июня 1942 года на борту военного корабля класса «лидер» из Новороссийска в осажденный Севастополь отправился военный корреспондент Евгений Петров (Катаев). Тот самый, что вместе с Ильфом написал «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок». Военный корабль имел боевую задачу доставить в Севастополь пополнение и боеприпасы и эвакуировать раненных. Подобные корабли называли блокадопрорывателями. Казалось бы, какое отношение имеет сие событие к теме настоящей главы? Некоторое все-таки имеет. Собственное имя судна, на котором в служебную командировку отправился Евгений Петров, было «Ташкент». Такой вот поворот.

Приложения к главе пятой.
№ 1. Как О’Генри.
Однажды отнес я в редакцию «толстого» литературного журнала свои сочинения. Через некоторое время встречаюсь с главредом насчет моих дальнейших перспектив. – Нормально – говорит – годится, будем печатать. Побеседовали немножко, а уже прощаясь, немного конфузясь главред (милый, интеллигентный человек) спрашивает: А как у Вас с крупными литературными формами? В смысле, есть что пообьемистей? Я застеснялся и отвечаю: нет, пока такая вот только мелочевка. И для солидности, видимо, приврал – мол, есть и большие вещи, но они еще не закончены.
Редактор помолчал, вздохнул сочувственно и, чтобы меня как-то ободрить, говорит: Ничего, О’Генри тоже короткие рассказы писал, а вон какой знаменитый. Нормально – думаю – буду как О’Генри. Не так уж и плохо.

№ 2. Желания и возможности.
Решил я как-то наконец-то освоить Достоевского. Не изучить, но хоть бы прочитать полностью. В связи с этим решением я и обнаружил, что в нашей домашней библиотеке отсутствуют «Бесы» и «Идиот». Ну с «Бесами» понятно, библиотека у нас с советских времен, тогда их издание кроме как в собраниях сочинений не приветствовалось. А с «Идиотом» как же? Замылил видать кто-то. Отправляюсь на книжный «развал». Вижу «Идиота». Надо сказать что книги в Ташкенте теперь дешевы. Совсем недавно видел собрание сочинений Марка Твена за пару долларов. До сих жалею, что поленился тащить такую тучу книг. Да и теперь не так дорого. В среднем книжка (ежели это конечно не что-то остромодное) 500-1000 сумов. А за «Идиота» отчего-то 2000 просят. Чего же так дорого? – спрашиваю. Продавщица, пожилая женщина, поясняет:
– А он программный.
Подумав немного, отвечаю: Так ведь тут такое дело уважаемая, для того, кто Достоевского читает, это дорого. А кому это недорого тот его и не читает вовсе.

№ 3. Интерьер.
Пожилая, хорошо одетая женщина, приперла в пункт приема макулатуры целую библиотеку. Прекрасный подбор книг. Все в отличном состоянии. Нулевые, что называется. Хозяева, по всей видимости, так и не нашли времени их почитать. Пока взвешивали, остальные клиенты, тоже люди немолодые, приумолкли. Вспомнили, наверное, недавние времена. Когда для получения абонемента, на который потом уже можно было приобрести книжку, нужно было сдать 20 килограммов макулатуры да еще выстоять длинную очередь. Наиболее предприимчивые граждане, вот вроде этой гражданки как раз, очередь у приемного пункта занимали с вечера, спали на раскладушках, принесенных с собой, чтобы с утра быть в первых рядах. Очень модно было в то время иметь в доме хорошую библиотеку.
Относительно увесистости: Толстой Лев Николаевич не подкачал – бумага плотная, шеститомник, по курсу, почти на сорок центов потянул. Достоевский уже послабее. А Марк Твен совершенно разочаровал, за полное собрание сочинений, двадцать томов, между прочим, даже доллара выручить не удалось. Дама, все-таки чувствуя некоторую неловкость, объяснила происходящее так: дети ИХ не читают, да еще ремонт сделали.
Другие времена, другая мода. Не вписываются книги в современный интерьер.

№ 4.Чего изволите Ваше сиятельство?
Магазин, торгующий сантехническими изделиями, под названием «Лорд»?!
А впрочем… есть в современных унитазах что-то аристократическое, тронное я бы даже сказал.

Глава шестая. Архаика

Тесная извилистая улочка, сплошь обсаженная старыми деревьями и такими же одноэтажными ветхими строениями. Петляя, то и дело рассыпаясь на переулочки и тупички, она словно заяц уходящий от все сжимающих кольцо облавы охотников: железо-бетонных монстров пылающих электрическими огнями, отделанных ярким «кричащим» пластиком, зеркальным стеклом, обвешанных баннерами и прочими пугающими раздражителями, будто призванными загнать одинокого зверя в угол и там прикончить. Агрессоры наступают уверенно и планомерно, прорубая широкие просеки проспектов и автострад сквозь отживающей свой век архаику. Вряд ли они даже замечают это.
В одном из приговоренных тупичков притулилось заведение дядюшки Карима. Карим ака, милостью божьей цирюльник, вот уже сорок лет держит здесь по-местному сартарошхону. Проще говоря, Карим ака парикмахер. Он благообразен, его лицо испещрено темно-коричневыми морщинами цвета трещин на старой глиняной пиале. Клиентов у него немного, но их постоянству может позавидовать самый модный столичный визажист.
Хотя в арсенале Карим ака всего-то бритье опасной бритвой и три вида стрижки: «под Котовского» или «на голо», под машинку или «ежиком» и «полубокс». Под последнюю категорию подпадают все виды причесок не подпадающие под первые две. Карим ака вдохновенный импровизатор. Ежели, предположим, посетитель не желает радикального сокращения растительности на голове, мастер, оценив черепно-лицевой рельеф клиента и проведя большим и указательным пальцем по своим толстым губам, стрижет «как Аллах на душу положит». Прямо скажем Карим ака не виртуоз, но редко кто уйдет недовольным. А секрет несложен.
Карим ака хорошо знаком со вкусами посетителей. Любит их и всячески им потакает. Люди любят, когда им потакают. Один пожилой холостяк обожает сюда заходить: по два раза в месяц стрижется, хоть всех волос – «три волосинки в шесть рядов». Почему? Да потому, что только в парикмахерской он и чувствует, что о нем кто-то заботится. Старый парикмахер знает с кем поговорить о футболе, с кем о дороговизне, о погоде, кому предложить пиалу ароматного зеленого чаю, кому подмигнуть понимающе, мол, недурно вчера посидели. А если вдруг появится незнакомец, так с помощью двух-трех вопросов и богатого жизненного опыта хозяин вмиг нащупает живую тропинку к его сердцу.
Впервые я наткнулся на белый глинобитный домик со старомодной дверью, выкрашенной голубой краской и надписью «Сартарошхона» над ней, совсем случайно. Был в гостях пососедству, а выйдя, увидел вывеску: чего бы, думаю, не подравняться? Спустя несколько месяцев уже, опять оказался в тех краях и, вспомнив про уникальную парикмахерскую и  ее очаровательно болтливого мастера, опять зашел.
Карим ака, сильно увлеченный разговором с заглянувшим к нему, видимо, просто потрепаться седобородым аксакалом в синем банарасном чапане (это такой шелк ручной выделки), на меня как будто даже не обратил внимания. Я обиделся, все же в прошлый раз мы так разговорились, я все же рассчитывал на особое внимание, а он… Предложил сесть в кресло, глядя в противоположную сторону. Рассеянно вороша мои волосы и продолжая разговор отнюдь не со мной вдруг осекся… И уже обращаясь непосредственно:
– Я Вас уже стриг?
– Да, – говорю, стараясь вложить в короткий ответ все свое недовольство, – к сожалению, уже случалось.
– А я чувствую, волосы знакомые, – задумчиво продолжает он, не обращая на мою иронию ни малейшего внимания. И тут до меня дошло: он клиентов по волосам, на ощупь узнает. Мастер! Такому все можно простить.
Последний раз, когда я проходил мимо цирюльни Карим ака, на ее двери висел замок. А глянув поверх крыши, увидел там подальше над древними карагачами пыльное облако и услышал звук тяжелой строительной техники. Они уже здесь. Прощай архаика!

Приложения к главе шестой.
№ 1. Ошибочка.
– Почем мясо?
– Какое? У нас разное. Грудинка, антрекот, росто, корейка, транш, бон-филе… Колбасы сырокопченые. «Царицынская», фабрики Микоян, салями финская. Буженина, пожалуйста, ветчина, карбонат…
– Все, все, все. Я все понял. Где тут у вас выход?

№ 2. Смешные люди.
Кладбище. Здоровенный памятник из черного мрамора, сама могилка залита добрым слоем бетона. И почему обращает на себя внимание – чрезмерно все как-то.
Видать, родственники усопшего на увековечивание денег не пожалели. Вот поспешили только, просела могилка. И бетон лопнул, а мраморная плита покосилась и треснула. Заросло все это сооружение густым бурьяном не топтаным давно.
Родственники, как памятник справили, так, видать, больше и не появлялись. Посчитали свой долг выполненным.
Смешные люди, и по сей день, наверное, думают, что соорудили монумент покойному. Ан, нет! Себе, ребятки, себе.

Глава седьмая. Пассажиры

Зима, пасмурно, сыро. Утро. Конечная остановка городского транспорта. Толпа не вполне проснувшихся граждан плотно окружила закрытые двери одного из автобусов. Еще три машины стоят в разных концах остановки. Во всех наглухо закупоренные двери, водителей нет. Тот первый тарахтит незаглушенным двигателем. Народ, ежась и зевая, жмется к дверям. В надежде первым ворваться внутрь на «сидячее» место. Напряженное ожидание скрашивается тревожным разговором. Мужчина в спортивной куртке и шляпе: «Этот первым поедет, точно вам говорю, вишь и мотор не заглушил». Из задних рядов: «Да им то что, бензин казенный. А этот водила чаек уважает. Пожалуй, что вон тот первый тронется, там шоферюга пошустрей. Женщина в пуховом платке, в левой руке авоська, правая на автобусной двери: «Ну, прям, скажете тоже, тот токо-токо приехал, а наш – теплым взглядом окидывает дверь – уже давно стоит. И не так уверенно, в надежде на поддержку, добавляет: «Должен же у них быть какой-то график». Остальные в общем соглашаются с последним пожеланием, но те, что подальше от двери перемещаются к другому автобусу. В этот момент часть граждан, проявив недюжинную реакцию и сообразительность, семенящим бегом устремляется к третьей машине. Это самые опытные, они следили не за автобусами, а за дверью диспетчерской. И первыми заметив вышедшего оттуда водителя, мгновенно оценив, к какому автобусу он относится, рванули вперед, в доли секунды облепив двери нового фаворита. Долговязый шофер, не спеша, с полным осознанием собственной значимости, шествует к кабине. Важно открывает дверь, долго, будто навечно, устраивается на сиденье, заводит двигатель и, так и не открыв пассажирских дверей, трогает. Народ бежит некоторое время рядом с машиной, но скоро отстает – толпой это делать несподручно.
Водитель, видимо вполне удовлетворенный результатом, останавливает автобус и открывает двери. Часть пассажиров, проигравшая несколько минут назад забег к дверям, неожиданно оказывается ближе к желанной цели, чем отставшие победители, и тут же реализует свой шанс. Посадка в автобус напоминает загрузку плохо тренированного десантного взвода.
В дверях образуются пробки. Женщина с авоськой истошным голосом: «Ой, е, ей! Что же вы мне всю руку оторвали!» Здоровый мужик испуганно отстраняется. Дама лихо использует полученный шанс, прошмыгивает в салон. Прежде чем мужик успевает сообразить, что его надули, в образовавшуюся брешь проскальзывает бабушка с веником и внуком. Наконец, до мужика доходит, и он с криком: «Посторонись!» бросается в дверь вперед головой. В задней двери застревает тетенька угрожающего сложения, и несколько секунд, понадобившихся остальным «заднедверникам» для того, чтобы протолкнуть ее внутрь, решают дело. «Переднедверные» захватывают все сидячие места. Посадка становится более спокойной. Наконец салон набивается «под завязку». Отчаянные крики оставшихся за бортом: «Пройдите в середину, там же совсем пусто!», или «Ну еще на пол человека!» – вызывают лишь придавленные улыбки изнутри. Автобус, с трудом закрыв двери, трогает, кряхтя и тяжело вздыхая, как штангист перед взятием веса.
Остановка. Выходящие судорожно пропихиваются к передней двери, вызывая бурную реакцию остальных. – Ну, куда ж ты прешь! «Ухо отпустите!», «Чего ты свою ногу в мой карман пихаешь, зараза!! Мужчина вы выходите? Мужчина, здоровяк: «Ну…» – «А впереди выходят?». «Конечно! – немного подумав, – токо они об этом еще не знают» Впереди шум, крик. Водитель: «Че ты мне суешь козел? Че ты мне суешь?»
Хлипкий мужичок в кепке: «Проездной это». «Да на фиг мне сдался твой проездной! Ты знаешь, что у меня план? Знаешь? Достали уже своими проездными суют и суют. А план кто, я, что ли делать буду?» Наконец автобус возобновляет движение. Водитель: «До метро выходящие есть?» Дружный хор: «Нету, нету!!!» Одинокий, неуверенный голос: «Нет, ну как же? А я? Есть выходящие, я выхожу».
Тяжелый бас: «Заткнись мужик, все до метро едут, а тебе выходить приспичило. Раз решили, значит решили. Большинством. Давай шеф до метро, без остановок».

Приложения к главе седьмой.
№ 1. Условный рефлекс.
Ветхий дедок, поднимаясь в автобус, едва не рассыпался на очень медленном ходу. Но вот углядел свободное место и мимолетное, но мгновенное преображение: мощный рывок, зад, зависший над сиденьем, и … старичок медленно оплывает вниз. Вот она, субъективная сила условного рефлекса – сильнее даже объективной физической немощи.

Еще одна глава про пассажиров. Привычный маршрут
Маршрутное такси – особенный, отличный от других, вид городского транспорта. Конечно, это, отнюдь, не элитное такси, однако и не общедоступные автобус, трамвай. Здесь вы почти по «автобусной» цене получаете почти «таксовый» сервис. Вас не набивают здесь битком, вам остановят «по требованию», хотя и в пределах определенного маршрута.
Эти нюансы, очевидно, отражаются как на поведении водителей, так и пассажиров.
Пассажиры старательно игнорируют существующую все же разницу между такси «настоящим» и такси маршрутным. В ход идут и грубовато-фамильярные требования остановок, и раздраженные реплики, в случае недостаточно быстрого, по мнению клиентов, реагирования водителей на таковые. В общем, со стороны пассажиров общение происходит под девизом: «Деньги плачены! Гони шеф!»
Водители отвечают словом и делом под девизом «Не «нукай», не запрягал!»
Тут, конечно, и многочисленные «остроумные» и отчасти издевательские таблички-надписи:
«Тише скажешь – дальше будешь», «Место для удара головой», «Заплати за проезд – не будь зайцем», «Кричи громче – водитель глухой», «Не хлопайте дверью – будьте людьми», или «Хлопайте дверью осторожно, как дверью своего холодильника».
Дверь вообще служит водителю поводом напомнить зарвавшимся «седокам» кто тут на самом деле хозяин. Если дверь закрывается легко, а вы ею громыхнули «с душой», так и получите что-то вроде: «дома так дверью хлопай!» А если дверь с трудом закрывается, а вы, помня о прошлых замечаниях, опасливо ее притворяете, так услышите: «ну ты чего каши мало ел?»
Так до вас пытаются ненавязчиво донести мысль о том, что вы здесь все-таки в гостях. Этакий плебей, попавший во что-то аристократическое совершенно случайно и соответственно обязанный вести себя с максимально возможной скромностью.
Довольно любопытны женские взаимоотношения с дверями маршрутных такси. Надо сказать, что внутренняя компоновка большей части маршруток сделана крайне неудобно для пассажиров. Такое чувство, что это делается намеренно. Может тоже непроизвольное напоминание: не баре, мол, и так доедете. А женщины, они ж всегда обращены «внутрь». Они всегда озабочены больше не действием, а тем, насколько эффектно удается выглядеть при его совершении. И вот, значит, она открывает дверь, не особенно вникая в конструктивные особенности замка, потому открывать неловко, и поза, как пить, выходит при этих усилиях малоэффектная. И дверь, собака, не открывается, и легкая паника охватывает подавляющее большинство представительниц слабого и прекрасного… Зрелище, заслуживающее сочувственной улыбки.
Посадка в маршрутное такси (в час пик особенно) – это отдельная большая история. Или много-много маленьких.
Сам я обыкновенно в эти дрязги не вступаю. Отнюдь не по причине своей твердой жизненной в этом вопросе позиции. Скорее в связи с отсутствием таковой. Она есть, но чрезвычайно неустойчива. С одной стороны, активные ежедневные бытовые битвы не по мне. Но и быть философичным созерцателем тоже далеко не всегда удается. Зато такая «болтающаяся» исходная «сочувствующего болельщика» представляет возможность стороннего, хоть и заинтересованного, наблюдения и оценок, соответственно.
Посадка. Двери уже давно облеплены со всех сторон, и вдруг: мощный рывок бабульки, активная работа локтевыми суставами и – о, чудо! – «божий одуванчик» уже «там». Вопреки всякой логике. Мест нету? Так в дело идет умоляюще-униженный тон: сыночек, пустите бабушку. Вот, буквально, сейчас разрыдается! Пускают голубушку, подвинувшись, потеснившись. Бедолага некоторое время торопливо повествует о своей убогой судьбинушке, но к выходу совсем оттаивает и осваивается: Водитель! Я же просила вас остановить! Бестолковый какой-то, – злобно огрызается пассажирка на вполне дружелюбные оправдания шофера. За последним тоже, впрочем, не заржавеет – и трогать не спешит, и проехать может чуть дальше определенного места парковки. Не упустит, короче, намекнуть лишний раз на вышеупомянутое тонкое обстоятельство.
Стою в толпе. Конечная остановка на «Центральном рынке». Опередить здесь «базарных завсегдатаев» категорически не реально. Они, в связи со своей профессиональной деятельностью, существенно лучше под требуемый «принцип действия» заточены.
Не переживаю – каждый день отсюда возвращаюсь домой, точно знаю, пару ближайших машин уйдут «на ура!», а там можно и поспокойней загрузиться. При том замечаю, что не один я тут такой «мудрый». Небольшая группка держится чуть в стороне, опасаясь быть затоптанными. Водила останавливает вдалеке от жаждущих. «Активисты» устраивают забег на не очень короткую дистанцию. Недолгое остервенелое сражение, крики, кто-то, поскользнувшись, едва не падает и… внутрь попадают все участники забега! Без исключения. А ведь чуть не позашибли друг друга.
Осуществляю посадку в транспорт. Уже несколько «пропустил». Зазывала то и дело выдает завершающую погрузку остроту: ТТЗ через КПЗ! Полный, «с сиропом», езжай! Но вот, наконец, кажись, моя. Уже ногу занес на ступеньку, и тут врезается нечто сзади. Меня, естественно, сметает. Но все ж удается протиснуться. Наблюдаю за торпедировавшей меня женщиной. Симпатичная, молодая, в хорошей шубе. Видимо, поймав мой взгляд, явно смущена. Остыла от битвы и теперь у нее просто на лбу написано: а чего это я?
А вот другая мизансцена, тот же «час пик»: машины подходят часто, но и наполняются мгновенно. Три дамы, из тех, что принято именовать «кошелками», отягощенные покупками, мечутся от одного авто к другому, все время запаздывая. Наконец, отчаявшись, решают «поймать» «в складчину» настоящий таксомотор. Это надо на главную трассу выходить, метров пятьдесят в сторону. И вот, когда они уже на обочине, на «конечку» выныривает откуда-то «левая» маршрутка, совсем пустая. Марш-бросок бедных женщин в обратную сторону я наблюдаю в окно «РАФика» неторопливо расположившись внутри. Успели сердешные! Запыхались совсем. «Ой, как мы набегались», – возбужденно делятся впечатлениями. А цена вопроса: двадцать пять минут спокойного ожидания, или столько же нервной беготни с полной выкладкой. Вот уж верно: «суета сует, и все суета».
Все-таки, как ни крути, а терпение – добродетель.
Ну а что тут поделаешь? Люди. Тем более «наши», привычные к ненавязчивому сервису. Вечно живущие под «дамокловым мечом», опасением опоздать к раздаче. Тут и женская особая активность понятна. «Лучшие» наши меркантильнее, бытовей. Острее, наверное, чувствующие ответственность за обустройство конкретной судьбы, семьи… а не за мир в целом. Им еще суп, может, варить, а не последними новостями в телевизоре интересоваться.
Все понятно. И все же бывает печально все это видеть.

Глава девятая. Яблоки на снегу

Предновогодний базар. Хожу по рядам, непрерывно щупая в кармане жалкую наличность. Денег кот наплакал. Да еще тот кот, что скуп на слезу. А продавцы как с цепи сорвались, заломили «праздничные» цены, не подступиться.
– Ругаюсь про себя. А может, уже и не про себя. Может, уже и вслух, может, это мне только кажется, что про себя. Ну, вот то же самое вчера, в два раза дешевле! Да послезавтра же отдадите за то, что я хочу! Но сегодня три шкуры дерут идолы.
Внутри меня пожар. Закипело все, что накопилось за прошлый год.
Все мои личные обиды, неудачи последнего времени, захлестнули и уж «горлом пошли» было…
И тут продавец слева от меня сделал неловкое движение и яблочную пирамиду, тщательно им же выстраиваемую, обрушил вниз, с прилавка. В раскисший, смешанный с грязью ташкентский снег. Ну (хотите верьте, хотите нет) непроизвольное движение – кинулся подымать. Что-то от Д’Артаньянов есть в нас все-таки. Неистребимое и нечаянное. Тем более, что ему, бедолаге, на внешнюю сторону прилавка не перебраться никак! Аншлаг, блин, полный. И для покупателей, и для продавцов. Передаю ему сердешному яблоко, и тут мы встречаемся глазами.
Я и задубевший на сыром промозглом ветру мужичок. Дехканин, по-нашему, по-восточному. Улыбается виновато, неловко ему как будто, что я, ПОКУПАТЕЛЬ, ему, ПРОДАВЦУ, помогаю.
– Рахмат, ака, – говорит. А голос срывающийся, то ли от волнения, а, верней, от хронической простуженности. И становится мне как-то неловко за свои злобные думы.
– С Наступающим, уважаемый, – отвечаю и продолжаю подавать ему яблоки.
Собрали все. Другие торгаши помогли. Тоже, надо сказать, довольно удивленные моим неординарным поступком.
В оконцовке облагодетельствованный протянул мне яблоко, тщательно обтерев его о собственную засаленную весьма фуфайку, и сказал почти нежно: – Спасибо, брат.
И как-то лучше сделалось на душе, добрее и праздничней. Новогодней даже как-то.

Приложения к главе десятой.
 № 1. Подсознательное.
Продавцы в Ташкенте по большей части из коренного населения, торговля одна из национальных традиций. А вот ценники им приходится иногда писать и по-русски. Рыночная экономика в действии. Город-то интернациональный. Ошибки в написании поэтому дело вполне объяснимое. Но как блестяще иллюстрируют они подсознательное отношение к поименованным предметам! Ну, например, «БАРАНЫЙ РЕБРЮЩКИ».
Чувствуете, как брызжет сок от бумажной этикетки? Какое нежное, пиететное, я бы даже сказал, отношение к банальному продукту!
Или: «СЛИВОЧНАЯ МАСЛА»
Это ж просто не всякий любящий сын с подобной интонацией к обожаемой мамаше обращается.
Каково, а?!
Или вот немножко другой случай: Пожилой мужчина, в подземном переходе продает хрен. В смысле корни растения, используемые для приготовления острых приправ. Перед ним товар, разложенный кучками, и кусок гофрокартона. На нем написано крупно «ХРЕН», и далее изготовитель, видимо, охваченный сомнениями по поводу благозвучности надписи, добавил чуть ниже через дефис уже меленько, (места-то на картоне почти не осталось) «ОК».

№ 2. Зима.
На базаре. Ряды, отведенные под торговлю бобовыми. На прилавках манящие россыпи круглого и продолговатого, большого и маленького, зеленого, белого, красного, желтого… Фасоль, горох, маш. Рядом сухофрукты. Залежи кураги, кишмиша, всевозможных орешков. Десятки сортов, сотни оттенков. Здесь я бросаю перо, предварительно расписавшись в собственном бессилии. Ну нету у меня таких талантов – цветовая гамма всего этого великолепия просто неописуема. Продавцы зазывают вовсю всякого попавшего в их поле зрения, но чаще безуспешно. Дорого.
От нечего делать, да и для согрева часто пьют чай, все вместе, компанией. И вот в такие моменты, когда большая часть из них удаляется от своего товара, сверху, вдруг, словно стая пацанов на чужой огород, на пестрые россыпи камнепадом обрушиваются горляшки. Среднеазиатские дикие голуби.
Летом пищи достаточно всюду, зимой похуже и чаще жмутся птицы к базарам, где круглый год изобилие. Ухватывают, кому что попалось, и взмывают вверх, сопровождаемые громовыми проклятиями продавцов и смехом оказавшихся свидетелями этого зрелища покупателей.

Глава десятая. Наверное, не последняя

У магазинчика в маленьком микрорайоне на окраине города припарковались двое. Пожилой водитель на автомобиле «Москвич» системы «пирожок» привез свежий хлеб в буханках. А местный коммивояжер на старой детской коляске, от которой оставлен только каркас, куда и водружен широкий самодельный деревянный поддон – хлеб восточный. «Иссык нон»  горячие лепешки. В узбекском языке, кстати, нет по отношению к хлебу понятия «свежий», а только «горячий». В смысле, первой и единственной свежести.
Внутри уже похмеляются окрестные алкоголики, наглядно демонстрируя весь опыт, приобретенный в этой области в ушедшем столетии.
150 водки плюс пиво, конечно.
Бормотуха по риске и водкой до края долить, безусловно.
Стакан бормотухи плюс пиво три глотка сразу, а допить потихонечку.
 Водка с соком, минеральной водой (нужное оплатить).
Просто бутылка айрана – ответственный человек.
Раз – сто, два – сто. Нет. Ему не удастся, хоть он хорохорится и говорит: Все!!! Именно так – с тремя восклицательными знаками.
Рядом с магазином небольшая крытая терраска. Несколько четырехэтажек, составляющих наш микрорайончик, заселены, в основном, недавними деревенскими узбекскими хлопцами, слегка разбавленными европейцами. Все мы когда-то работали в одном РСУ, от него здесь квартиры и получили. Так что у нас тут небольшой несколько вертикальный кишлак. Все друг друга хорошо знают.
А вот терраска, к которой мы теперь вернемся, замечательна тем, что в самое жаркое время года вечерняя прохлада посещает ее первой. Так что после шести вечера здесь весьма оживленно.
Значительная часть местного мужского населения после трудового дня собирается здесь. Сплетничают, беседуют, случается, и скандалят. Все как в любой деревне.
Выпивают, естественно, для оживления беседы. Наиболее наоживлявшиеся – это как раз те, утренние посетители.
А мне тут нравится, распечатав новый текст, посидеть «попереваривать» написанное. У Льва Толстого в «Казаках» есть такая сцена: К главному герою Оленину, русскому дворянину, отправившемуся на Кавказ с целью переосмысления своей непутевой жизни, приходит его местный друг старый казак дед Ерошка.
Увидев, что Оленин пишет, он огорчился.
– Пиши, пиши, отец мой, – сказал он шепотом, как будто предполагал, что какой-нибудь дух сидит между ними и бумагой, и, боясь спугнуть его, без шума потихоньку сел на пол. …
Оленин еще раз взглянул на него, усмехнулся и продолжал писать.
Улыбка ободрила старика.
– Ну, брось, отец мой! Брось! – сказал он вдруг решительно. – Ну обидели тебя, брось их, плюнь! Ну что, пишешь, пишешь! Что толку?
Передразнивая Оленина, постукивая своими толстыми пальцами по полу и изогнув свою толстую рожу в презрительную гримасу:
– Что кляузы писать? Гуляй лучше, будь молодец!
О писании в его голове не умещалось другого понятия, кроме как о вредной кляузе.
Как это похоже на мою реальность! У меня здесь своих «ерошек» – хоть отбавь.
Сижу, пописываю, послушиваю, подсматриваю. Правда, нынче это уже несколько сложней: нынче о том, что «Саша акя писател» знает вся махалля. Но да ведь и это не без приятности.

Приложение к главе десятой.
Писател.
Однажды меня узнали. Воскресным утром я по обыкновению «делал базар», то есть затаривал продукты на грядущую неделю. По завершении процедуры традиционный ритуал: в открытом кафе на выходе с базара – сто водки плюс пиво и пописать (с ударением на третьем слоге…). Напротив устроилась узбечка лет тридцати. Лепешка, каймак, чай. Здешняя видать, базарная. На ногах, наверняка, часов с шести, для нее это уже и не завтрак, а скорее обед был. Так вот, присела она за мой столик и робко (прекрасная женская робость, едва сохранившаяся в местных дамах и уже совершенно утраченная их европейскими сестрами) украдкой наблюдала за мной, ожесточенно строчащим в блокноте. А потом, пересилив-таки очевидный испуг, все-таки спросила: «Ви писател?»
Я едва не прослезился.
– Да – говорю – вроде того.

Эпилог, который на самом деле таковым не является

Я не родился здесь. Больше того, я родился не здесь, а за тысячи километров отсюда. Но здесь, в этом городе, я рос, учился и женился. Здесь родились мои дети. Здесь стоят дома, которые я строил, а в здешних журналах иногда печатают то, что я пишу.
Здесь живут люди, которых я люблю. Я пустил здесь корни. Я коренной ташкентец. Поэтому, когда мне говорят, что надо уезжать – я не понимаю, зачем и не знаю, куда. Я здесь живу и люблю этот город не меньше любого другого. Город, в котором весна начинается в феврале, а когда начинается зима, не знает никто, включая аксакалов. Город, где на базаре вас могут серьезно спросить: «Вас обсчитать или обвесить». Город, где к мужчинам обращаются «брат», а к женщинам «сестра». Где «хоп майли» – это по-русски, а «кушай на здоровье» – по-узбекски. Где можно выпить и закусить через каждые сто метров, в центре через пятьдесят, и все это круглосуточно и круглогодично. А небо здесь!!!…
Тут я сделаю еще одно, последнее почти лирическое отступление. В моем городе широко приветствуют друг друга, прикладывая ладонь правой руки к сердцу. Это восточное выражение крайнего почтения и уважения. При этом, конечно, совсем не обязательно, что вас так уж безмерно уважают. Но...
Подумалось вдруг: – Отчего это мы так скупимся на улыбки и добрые жесты? Нехорошо это.
Впрочем, продолжим, вернее сказать, закончим наш эпилог, на чем я там остановился, а…
… а небо здесь голубое до звона в ушах и рези в глазах. А сам город белорозовый весной и зеленый летом, а другие времена года почти не заметны. Здесь тысячи фонтанов бьют в десятках направлений, странным образом никогда не попадая в вечно сухие арыки. Здесь суперсовременные гостиницы, заселенные иностранцами уживаются с архаичными глинобитками и панельными многоэтажками набитыми «своими». Он очень разный этот город, да и как же иначе? Ведь здесь два миллиона по прописке и еще столько же просто проживающих. Он цветной и многонациональный, и я думаю, что это хорошо. И вряд ли кто убедит меня в обратном. Это наш город! Это мой город! Но я не претендую на монополию и того же жду от остальных. Ведь мы живем в городе, у которого есть своя история, не имеющая, как известно, сослагательного наклонения. Ее нужно просто продолжать и любить. И лучше всем, сообща. Как говорят в этом городе «хашаром».

«Звезда Востока», № 4, 2013

Александр Махнев. Родился в 1964 г. на Дальнем Востоке. Пишет с начала девятостых годов. Публиковался в журналах и литературных сборниках Узбекистана, Украины, Греции, Германии, России, Казахстана, Израиля. Автор более трехсот миниатюр, двадцати рассказов... Живет в  Ташкенте.

• Назад
• Вперёд