Сайидо Насафи (XVII век)

Сайидо Насафи (XVII век)

ГАЗЕЛИ

* * *

Небеса вдалеке на горбатого, друг, похожи.
Испаренья земли на тяжелый недуг похожи.

Жалом кинжала кажется стебель тюльпана.
Кипарисы на стрелы, пронзившие луг, похожи.

Прекрасная дичь себя, как мишень, открыла.
Брови ее на натянутый лук похожи.

Виноградник по осени стал окровавленно-красным;
Листья стали на кисти отрубленных рук похожи.

Время давно арыки в садах иссушило —
Они на обкуренный ядом чубук похожи.

Жители мира взаимно так насосались крови,
Что на гранаты стали вокруг похожи.

На червей внутри своих коконов шелковичных
Богачи, надев цветной архалук, похожи.

Твои наставленья о мире, о проповедник,
На комариный назойливый звук похожи.

При мысли о клетке душа Саидо трепещет,
И мысли на птицу становятся вдруг похожи.

(перевод И. ;Сельвинского)

* * *

Я запятнан, как мака цветок,— но цветущим кажусь?
Я для собственной раны, как пластырь, жесток? — Не страшусь!

Для страстей и соблазнов давно я ослеп и оглох,
Я в миру одинок,— так зачем в хороводе кружусь?

Как молитвенный дом в годовщину, я в траур одет:
Я оплакивать мудрых убийственный рок пригожусь!..

Я и кончика пальца вином не смочил на пирах,
Угощеньем Хатама я брезговать мог,— и горжусь!

Современников грубость меня убивает порой,—
Будто изморозь, мертв, на траву у дорог я ложусь!..

Но застрянет дыханье, как в скважинах флейты,— в устах,
Если с нашими знатными хоть на часок я свяжусь!

Если я, Саидо, заблудившись, на пир попаду,
Ожерельями слез украшаюсь не впрок — и стыжусь!

* * *

Мне шапка странника родней, чем сень крыла священной птицы.
На мягком бархате трудней, чем на циновке, сном забыться!

Противны цепи на дверях и стражи кислое лицо!
Лачуга нищего славней дворца и царственной столицы.

Один горбатому совет — скорее спину распрямить!
Приятней с посохом брести, чем с болтуном в пути сродниться.

Ты видишь двери во дворец? Не приглашают? Не жалей! —
Пусть лучше, вместо тех дверей, разинут пасти лев да львица!

Домовладельцу грязь в жилье — что драгоценная сурьма!
Водой алмазов,— пей и пей!— но рот сухой не освежится!..

Светлеют очи от сурьмы, душа — от горечи светлей,—
Для цветника ее скорбей — жаль — не бывает очевидца!..

Нет дела праздным богачам до мужа разума нигде…
Стекляшке — мелочный скорей, чем изумруду, изумится!

Простонародье, голытьба великодушнее, чем знать!..
Нужней небесных эмпирей сей жернов мельничный вертится!

Но слова правды на земле не понимают, Саидо!
Молчать с невеждами — мудрей, чем в лицемера обратиться!

* * *

Я птицу бескрылую видел и вспомнил,— не я ли таков?
Услышал — сова закричала, и вспомнил разрушенный кров…

За ту, что меня обманула, на смерть я согласен идти!
Всю ночь мне рука моя снилась, кинжал и дыханье врагов…

Я к морю стремился — и вспомнил: душа моя — водоворот…
И вспомнил я травы сухие печальных родных берегов…

Ах, пашня моя не богата ничем, кроме сорной травы!
Я вспомнил бесплодные нивы и пыль уходящих веков…

Пришел Саидо и заметил: с тюльпана упал лепесток…
И вспомнил; я — дичь на охоте — стать жертвой кровавой готов!

* * *

Скорей, виночерпий, вина! Чтоб оставила душу тревога,
Чтобы гурия, смехом пьяна, обходилась со мною не строго!

Задохся я гнаться за мушками родинок черных твоих!
Усталые вздохи мои муравьиных сильней ненамного…

Все множится он и вздувается — страстью наполненный вздох:
На гроздь винограда похож… успокоиться дай ради бога!..

Я буду сгорать до рассвета на этом беспутном пиру…
К тебе, в недозволенный дом, сладкоустным и мудрым дорога!

Легко виноградное зернышко: суть виноградника в нем,—
Вот так вдохновила и ты без тебя прозябавших убого!

Нарциссы безглазыми выглядят, если не видят тебя,
И райское древо само, как паук, уползет, кривоного!..

Не пей за столом угнетателей — ядом окажется мед.
Гони этих трутней за дверь — или мертвым паду у порога.

Волшебным служить фонарем я хотел для горящей свечи,
Чтобы окна сказали мои, что моя озарилась берлога!

* * *

Если сменишь гнев на милость, о жестокая! — Чем плохо?
Если б скорбь угомонилась, о далекая! — Чем плохо?

Мотылек с огнем свечи пробеседовал до солнца,
Вовсе пламя не затмилось, ясноокая! — Чем плохо?

Поскользнулся я, дай руку!.. Если б стынущему телу
Стать душою согласилась дева строгая! — Чем плохо?

Извертелся я, но все же кое-что припас для пира!
Если б гостьей ты приснилась, душу трогая? — Чем плохо?

От росы не зябнет солнце,— к бедняку прийти не брезгуй!
Стерегу, чтоб ты явилась, у порога я…— Чем плохо?

Конь! Зачем ты убегаешь? Я — безногий и безрукий:
Чтоб со мной соединилась быстроногая! — Чем плохо?

Саидо поишь ты ядом неисполненных желаний!
Если б вечно не глумилась — «недотрога я»! — Чем плохо?..

* * *

Сдвигались брови,— и казалось, что молнии блистали.
Воспламенялись наши страны! Теперь от войн устали.

Не знают матери покоя… Так раковины перлов
Прижались к водорослям грудью, чтоб их не опростали!

Однако нет и в наше время признания достойным,—
Покрылись ржавчиной зеленой клинки дамасской стали!

Узнаешь по лицу посланца о том, как мне живется:
Всегда на крыльях голубиных возлюбленным писали.

Людские головы и ныне — что пузыри пустые!
Все потому, что кровь друг друга вы, как вино, хлестали!

Не стало щедрых дастарханов… на ключ закрыты двери…
Все потому, что благородных сквалыги обуздали!

Один конец у скопидомов: придавит их до срока
Вьюк неисполненных желаний — свое не наверстали!

Ах, крови Саидо горячей хотят ресницы гурий:
Дрожа, как тонкие кинжалы, к несчастному пристали!..

* * *

Если бедность пришла — все теперь вверх ногами пойдет!
Опорожненный кубок от легкости перевернется…

Чем вдвоем с попугаем — в развалинах лучше сове!
Долг невежды молчать, коль науки беседа коснется.

Разве мастер умеет униженно благодарить?
Разве гордый Фархад — хоть гора упади! — содрогнется?

Что для пленника цепь, для иголки — суровая нить…
Если путник устал — путь домой нескончаемо вьется…

Без отверстий фонарь душит яркое пламя свечи,—
Без надежды на волю живой человек задохнется!

Тот, кто беден и горд, не имеет цены для других…
Тот, кто выпил вино,— чтобы кинуть бутыль, размахнется!..

Вниз глядеть не хотят восседающие наверху…
О, презренное время!.. Но как беззащитным бороться?

Враг, поправший тебя, покорится сильнейшим, как раб…
Все же гибнет Фархад, а гора над героем смеется!

О мой кравчий! Нельзя горло хрупкой бутылки сжимать:
Да уверен ли ты, что за кровь отвечать не придется?

Жадный скаред-купец даже собственной тени бежит:
Обезумеет он и уже никогда не очнется!

Я в горячей пустыне умру, вспоминая тебя…
Это поле в крови — разве полем цветов обернется?

Боже! Солнце твое, что моей не щадило звезды,
Пусть с лазурного купола рухнет — и праха коснется!

Саидо, Саидо, здесь людей здравомыслящих нет…
Меж безумных брожу! Друг, товарищ откуда возьмется?

* * *

КАСЫДА ЖИВОПИСЦУ

О, наш мастер! Так прекрасны образцы его труда,
Что китайским-живописцам не достичь их никогда!

Словно кровью соловьиной, вся ладонь обагрена,—
Будто в розу превратилась! Но рука его тверда.

Взял он кистью тростниковой у тюльпана черноту —
Подсурьмить глаза живые чаши светлой, как вода.

Если мастер несравненный начинает рисовать,
Пальцы прочих живописцев каменеют от стыда.

И сердца их разъедает зависть едкая, как желчь,—
Желтой ржавчиной покрылись — это худшая беда!

Есть тетрадь для рисованья у кумира моего —
Там цветник благоухает, сердце тянется туда.

Соловьиные ресницы он для кисти раздобыл:
Дивно-тонкому узору чтобы не было вреда.

В пиале кипит и блещет небывало алый цвет,
А лазури этой рады были б райские врата!

Желтизна плодов садовых,— если вздумаешь сравнить
С этим золотом цветущим, и бесцветна и седа.

Побледнел и сам Иосиф, знаменитый красотой,
В паланкине скрылся, будто наступили холода.

Эта кисть дает начало Нилу — радостной реке,
Под землей весенним светом разгорается руда.

Деревцам своим велит он самоцветами цвести,—
Их весна, не увядая, будет вечно молода!

Там, где вьющиеся розы все земное оплели,
Где в потоке трав цветущих за грядой бежит гряда,—

Будто собственные пальцы, верен мастеру калам,
Кисть не знает принужденья, дружбой мастера горда.

Строгий циркуль изумляет живописцев наших лет,—
То, что мудрому забава, им — жестокая страда;

Как простой красильщик — палкой, кистью действуют они.
Как подобных самозванцев терпят наши города?

Руки лживым подмастерьям страх колодками сковал,—
Но, когда бежать им надо, ноги быстры хоть куда.

Кисть была для них метлою — путь за ними замела,
Много было нерадивых — все пропали без следа.

Славен мастер хитроумный! Мудрой, любящей руке
Глина серая годится для цветка и для плода.

Снова жизнь в меня вдохнуло лицезренье красоты,—
Жаль, потерянными были все прожитые года!

Сколько в жизни промелькнуло гиацинтовых кудрей,—
Кисть любовника природы приманила их сюда.

Ветви, прыгнув из картины, вслед бегущему бегут,
Так и ловят за одежду,— стала вся она худа.

О приятель-виночерпий! Отрезви меня вином.
Вновь шумит вино волною,— дай забросить невода.

Новый лад опять уловим — вновь напев перемени!..
Не грешно ль молиться краскам? «Нет» скажи мне или «да»!

От пристрастия к искусству обезумел Саидо,
В упоении хотел бы жить до Страшного суда.


КАСЫДА ХЛЕБОПЕКУ

Какие лепешки! Подобны щекам молодым!
На тело прекрасного белого хлеба глядим,—

Нежней миндаля это тесто! И нищий влюбленный
Лишается чувств, безнадежною страстью томим.

Твой хлеб подрумянен, и выпечен в меру, и мягок,
Базар оживляет торговля товаром таким.

О, хрупкие корочки свежего, сладкого хлеба!
Любой дастархан возмечтает украситься им.

Прославим тенур — благородную печь хлебопека:
Покрылась от жара, как роза, румянцем живым.

Солома и хворост трещат, запылав вдохновенно,
Соль стала слезами, внимая речам огневым.

Чужой ли войдет с беспокойными, злыми глазами,—
И тот, убаюкан, вздремнет у тепла — нелюдим!..

Лепешки пред нами, как множество солнц на закате,
Как полные луны! А стойку мы с небом сравним.

О, сито и перьев пучок для верченья лепешек! —
Вращение сфер! — Я горжусь хлебопеком моим.

По высшей цене я куплю его отруби, люди:
Урок чистоты он пророкам дает и святым.

Быстрее Исы шелуху от муки он отсеял.
И плачется Хызр, что вода подается не им.

Меджнуном брожу я вокруг этой лавки прелестной,
Мечтой о покупке лепешек таких одержим.

Соперников сколько! Меня толчея убивает,—
В кулачных боях, я боюсь, мы базар сокрушим.

А лавка раскрыта, и щедрости скатерть сияет:
Не счел хлебопек никого из влюбленных чужим,—

Уста их приблизил к устам полновесного хлеба,—
Вот вечер настал, мы за трапезу дружно спешим.

Нет звезд,— и от ревности надвое месяц разбился,—
И мы перед лавкой служение хлебу вершим.

Страсть к розовой корочке души голодные гложет…
Подобно тенуру, пылаю, но сам недвижим.

Мне мастер любезный лепешку дарит ежедневно,—
Как дышит она, расцветая тюльпаном большим!

О друг виночерпий! Трудом я насытился, право,—
Но чашей вина окажи ты мне честь, как другим.

Пора, Саидо, чтобы двери в домах отворяли
Тебе самому и словам драгоценным твоим!


ПЯТИСТИШИЯ

Ухо — это раковина… слух…— быть ему жемчужиной вели!
Череп — чаша разума, а дух — море в чаше, сбитой из земли.
Воздух и огонь в моей груди бурю в море дум произвели!
Катятся моря моих речей,— волны их и близко и вдали.
Все это — сокровищница тайн, ибо на устах моих печать.

Завистью пылают столько лет злые грамотеи без числа,
Потому что в книге этой нет слов порабощения и зла.
Вновь ко мне приходят по ночам все, не развязавшие узла…
Мысль, которой выстроили храм, та, что людям славу принесла,—
Бред и помрачение мое,— если мне случится задремать.

Каждая заря — румянец щек утренней возлюбленной моей;
Солнцу, как зерну, взойти помог зной дыханья, отданного ей.
Молния — мгновенная стрела моего колчана,— кто быстрей?
Облако — изменчивая мгла, дым холодный от моих огней…
Прах я отряхнул от ног своих,— стала и земля существовать.

Слушай, Саидо, повсюду стон ищущего правды существа!
Разумом чудесным одарен всякий, кто познал меня едва.
Тем, кого уж нет, и тем, кто есть, надобны равно мои слова.
Некогда услышанная здесь речь моя — для двух миров жива…
Руку положу к тебе на грудь,— всякая любовь есть благодать.

(перевод А. Адалис)

• Назад
• Вперёд