Вадим Муратханов (1974)

Поэт, прозаик, эссеист, переводчик. Родился в 1974 г. во Фрунзе (ныне Бишкек). В 1990 г. переехал в Ташкент, где в 1996 г. окончил факультет зарубежной филологии Ташкентского государственного университета. Один из основателей объединения «Ташкентская поэтическая школа», альманаха «Малый шелковый путь» и Ташкентского открытого фестиваля поэзии. Заведующий отделом поэзии журнала «Новая Юность», ответственный секретарь журнала «Интерпоэзия». Участник шести Ташкентских открытых фестивалей поэзии (2001, 2002, 2003, 2005, 2006, 2008). Стихи, переводы, проза, эссе и критика публиковались в журналах «Звезда Востока» (Узбекистан), «Новый мир», «Октябрь», «Дружба народов», «Звезда», «Знамя», «Арион», «Новая Юность», «Современная поэзия» (Россия), «Книголюб» (Казахстан), «Литературный Азербайджан» (Азербайджан), «Интерпоэзия» (США), антологиях «Освобожденный Улисс» (М., 2004), «Анор/Гранат» (М., 2009) и др. Книги стихов: «До сумерек» (Ташкент, 2002), «Непослушная музыка» (Алматы, 2004), «Портреты» (М., 2005), «Ветвящееся лето» (М., 2007). С 2006 г. живет в Московской области.

Л.

* * *
С тобой все выглядит не так,
как принято: больней и резче.
Словно поднялся на чердак,
где спят диковинные вещи.

Какие странные часы:
в них стрелки (двадцать, девятнадцать...),
как сумасшедшие усы,
топорщатся и шевелятся,

со временем утратив связь.
Так жизнь мелькнет и растворится
в колодце неотступных глаз.
И дверь со скрипом затворится.


* * *
Синюю птицу заметил
вдали от людей.
Чем-то он будет светел,
пасмурный день.

Ни наград, ни славы
мне не стяжать.
Лесом бродить сосновым,
счастье свое остужать.

Может, знакомые лица
встретятся тут.
Молча за мной пристроятся,
следом пойдут.

Кто их за нитку стянет?
Мой караван
кто пересчитывать станет
по головам?

Пролетит птица синяя
над зеленой пустыней,
голову повернет –
и продолжит полет.


* * *
Не строили, не обретали силу,
не грезили, дыханье затаив.
Но мехом внутрь носили эту зиму
и темный лес делили на двоих.

Кто сохранить возьмется эти ели,
где повстречались Сирин и Семург?
Едва друг друга крыльями задели –
и дольше века год нежданых мук.

Еще скрипит вершина осевая
и, шорохами сна заселена,
чужую память снегом засевает.
Но ветер выдувает семена.


* * *
Долго на осень глядя в окно,
можно забыть и тебя заодно.

Видеть, как в парке женщина с дочкой
до темноты собирают листочки
и на мою фигуру в окне
пальцем показывают, как на скульптуру.

Ты оказалась в это мгновенье
лишь безымянной пищей забвенья,
точкой неясной, рыжим листочком.
Может, поднимут – в темноте не увижу.

СЕДЬМОЕ НЕБО
К пространствам чистым и немым,
где обитают только птицы,
не мы причастны, и не мы
чертили там свои границы.

Орлов небесные дворцы –
над остальными небесами.
Не оскверняют их скворцы
полуземными голосами.

Не попадет на их порог
сороки верткой небылица
и тугогрудой голубицы
жильем пропахшее перо.

Там мир иной. И с давних пор
в его религии холодной
нечистоплотный птичий двор
бытует в роли преисподней.

ПРОХЛАДА
Лето. Людей покинули силы.
Кружку к губам поднести – и ладно.
Где-то там, за горами синими
ходит вдали от людей прохлада.

Ходит вдали белоснежным теленком.
И от нее получает лето
только с трудом узнаваемый голос
на пленке арычной ленты.

СЛОВО
Вся комната в тиши и равновесье.
И шторы на окне сквозь пальцы
в нее просеивают свет.
На полках – книги. В них – миры звучаний.
У каждого звучанья – свой предмет.

И только мной придуманное слово
себе никак приюта не найдет
и в комнате живет бессонным эхом.

Я кисточку с работы принесу,
я раздобуду гвозди и рубанок:
я должен для него построить дом.

КАПЧАГАЙ

Песчаный город Капчагай.
Он рос не возле очага,
над ним легенда не витала.
А был он, погруженный в сон,
сюда ветрами принесен –
клочок столичного квартала.

Среди степей, где поезда
идут, не замедляя хода,
искусственна его вода,
искусственна его природа.

Но на краю, где светофор
глядит в расплавленный простор,
мигает, полон опасенья,
надежно врытое в песок,
уже готово колесо
для будущего обозренья.

В разгаре утро. Мать пока
мою кровать не застилает,
вдоль подоконника стирает
дорожку тонкую песка.

* * *
Мой город будущему нужен.
Теряя времени налет,
он в мутные глядится лужи –
и сам себя не узнает.

Все меньше складок и морщин.
Уже мелькают слишком скоро
фигуры новые машин
в зрачке потухшем светофора.

Там, где гортанные карнаи
над крышами взмывали вверх,
он глинобитными корнями
свой прошлый доживает век.

Там люди долгого труда
стареют и уходят тихо.
И провисают провода
над гладью сонного арыка.

* * *
Что толкнуло сбежать
вниз по крутому откосу –
не помню, но быстро
кончился рост, и чуткая крыша реки
сомкнулась над головой,
отменяя теченье.

Две огромных руки
до первого вдоха
вырвали из теплой утробы –
сразу мокрый, испуганный, –
но успели увидеться черные травы
на затопленном склоне. Зеленым
солнцем пронизанный мир.
Радость стоянья на дне.

Плавать с тех пор не умею.

* * *
Открыл однажды в глубине пустынь
я эту землю в зелени неяркой.
И корни неожиданно пустил
в сухую почву погруженный якорь.

С тех пор, в какие ни бегу края –
хребтами горными, безлюдной степью, –
неласковая родина моя
сжимает горло неослабной цепью…

ГОРОД
В кабинке шаткой чужака
напрасно к небу поднимают –
необозримые века
лукавой сказкой подменяет

обманщик-город. В свой черед
и я бродил по теплой пыли.
И разум спал. И ничего
глаза в пыли не находили.

Состарившись, приду опять
в чинар высокое собранье
босыми пятками читать
развернутую книгу Брайля.


* * *
Тело мудреет, как плод.
Вот только рассудок
не поспевает за ним, отстает
от времени суток.

Нет чтобы под ноги – тянется вспять,
лица встречает.
Тело, зевнув, отправляется спать,
а он его не замечает.

Смотрит кино свое поздней весной
о растаявшем мартовском снеге.
Все перемелется, все – возрастное.
Опустите мне веки.

В рамку глазницы моей помещен,
на горячей изнанке
мальчик казахский играет с мячом
на полустанке.

Отяжелевший на солнце вагон
век без движенья.
Мяч черно-белый стучит, как живой, о ладонь, нарушая закон
притяженья.

Вот и зарос от бумаги порез.
За окнами – без перемен.
Старый диван отправляется в рейс
хоккей–КВН.

• Назад
• Вперёд