Алексей Кирдянов (1967)

Кирдянов Алексей Григорьевич (Алимкулов Алексей Гулямджанович). Родился 10 марта 1967 г. в Ташкенте. Поэт, прозаик, эссеист. В 1984 г. поступил в Ленинградское высшее военно-политическое училище противовоздушной обороны и до 1993 г. жил в России. В 1993–1995 гг. жил в Ташкенте, работал в учебно-научном центре «Корчалон» Института молодежи Узбекистана. В 1995 г. переехал в Санкт-Петербург, где занимался писательской и журналистской деятельностью. В декабре 1998 г. вернулся в Ташкент. Работает журналистом. Стихи публиковались в журналах «Звезда», «Риск», «Нева», «День и ночь», «Восток свыше», альманахах «Urbi» и «Малый шелковый путь». Проза, эссе и критика публиковались в альманахе «Urbi», журналах «Октябрь», «Знамя», «Питерbook+», «Дружба народов», «Русском журнале». Книги стихов «Ночь» (1996) и «Классическая роза» (1999). Участник 3-го, 4-го, 5-го и 6-го Ташкентского открытого фестиваля поэзии (2003, 2005, 2006, 2008). Член Союза российских писателей (Союз писателей Санкт-Петербурга). Живет в Ташкенте.

* * *

На склоне ночи матовой
Так свадебно бела
По улице Ахматовой
Поэзия прошла,
Рассвета нежно-розовый
Отпраздновала час.
Легли на ветки прозою
Обрывки белых фраз.
И улица зашторенное,
Ещё внимая снам,
Метлою ранней вторила
Ахматовским стихам.


КТО УХОДИТ

Кто уходит, тот лучше тебя.
Это очень и очень известно.
Так задумала злая судьба.
Тот, кто лучше... Обидно, нечестно.

Всё останется после него:
И слова, и дела, и улыбка -
Он с собой не возьмёт ничего.
Что ж тогда надрывается скрипка?

Что ж тогда кто-то плачет навзрыд
За стеной, как в другом мирозданье?
А тебя мучат горечь и стыд,
Что пришёл ты к нему с опозданьем?

ОТМЕЧАЯ ОДНУ ДАТУ

Не к лицу мне, вроде бы, веселье.
Я не прав, что весел: впереди
мне не будет утешенья.
Лишь дожди.

Как, друзей уход предвосхищая,
хорошо понять: верны враги.
Не уходы мне мешают.
Но… шаги.

Веселюсь я, упиваюсь бредом:
мой двойник уходит. Уходи!
И… идут – как будто следом –
о, дожди.

* * *
Прошлое счастье – потеря,
будущего не видать.
На ночь и окна, и двери
незачем мне закрывать.

Пусть будет в комнате ветер
всклочивать темную муть –
я все равно до рассвета
глаз не сумею сомкнуть.

В кресло, под голые стены,
сяду, укутаюсь в плед.
Будут вошедшие тени
молча в глаза мне смотреть.

О, как знакомы их лица!
Нежность в улыбке храня,
«Что же, – спрошу, – им не спится,
им, позабывшим меня?»

* * *
Вновь потеряна страница
в книге. И опять
сигаретный дым струится.
Поздно. Поздно спать.

Выбираю я невинно –
сну ли вопреки? –
сигарету, свет камина,
тень моей руки.

Ночью лица на портретах
трудно различать.
Потому ль, что понял это,
не желаю спать?

И понять осталось мало,
и надолго знать:
неожиданно мне стало
некого терять.

Ночь. Потеряна страница
в книге. И опять
вспоминаю милых лица,
милых… Поздно спать.

* * *
Мы смотрели друг другу в глаза,
нам казалось, что ночь бесконечна.
А в глазах – бирюза, бирюза
и вопросик-надежда: навечно?

А к утру не осталось вина.
Ночь окончилась быстро, беспечно.
А в глазах – легкий стыд и вина,
и вопросик-насмешка: навечно?

* * *
Верните мне замок и город назад.
Неизвестный автор.

Ленинградская полночь –
начинаю с нулей.
Здравствуй, город, и полно!..
В сердце ночи налей.

Все твои переулки –
черной радости цвет.
Для печальной прогулки
лучше города нет.

Надышаться мне ветром
дай до одури, всласть.
Заведи меня в недра,
где крепка твоя власть.

В звуках ветра пойми же
мой приветственный бред.
Я пришел, чтоб услышать
твой безмолвный ответ.

Не жалей для печали
обжигающий снег –
пусть кружит над плечами,
замерзает у век.

Мне оставь же надежду
на еще один бред:
повидать тебя прежде,
прежде чем умереть.

НОСТАЛЬГИЯ В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ
Старшему другу-поэту Вадиму Алексеевичу Свириденко.

Снова пройду… Ленинградом –
серым, сырым, непарадным.
Включат вот-вот фонари…
Город, молчи… говори…
Улиц асфальтом щербатым,
цветом небес сероватым –
город навек знаком…
В горле – соленый ком.
Да! вот на этой брусчатке
с жизнью затеял прятки.
Только – не проиграл:
город не потерял.

«Где тут, – приезжий спросит, –
улица зодчего Росси?»
И доведу невзначай.
Улица, здравствуй! Прощай!

* * *
Шампанское в стакан налью и выпью.
Есть повод. Все равно теперь, который час.
И немоту прерву паучью эту, рыбью:
за то, что Бог не спас!

В который раз встречаю одиноко
я Новый год? В шестой – считать к чему?
Надкушен шоколад и сигарет немного…
Всё – одному!

Перед глазами снова лица
любимых мной стоят… Я знаю: хмель.
Шекспир закрыт, заложена страница…
Метель.

ПОЕЗДКА В САД

Наконец вернулся я, и звенит трамвай:
«Место незнакомое, Алексей, узнай».
Новостройки «новые» – старые, как свет.
Меж домами улочек и различья нет.
Солнцу негде спрятаться – нет и деревца,
и довез трамвай меня до старого кольца.
Здесь у поликлиники был когда-то сад.
Где же? – под себя подмял сад Юнус-Абад.
Но готов проехать я в восемь лет назад,
чтоб сойти с трамвая в яблоневый сад.

Я ВЕРНУЛСЯ

С безоблачного неба
Как солнце бьет в зрачки!
Давно в Ташкенте не был.
Где ж темные очки?

Апрель, как шаг верблюда,
здесь так нетороплив.
Цветенье – это чудо –
цветенье груш и слив!

Знакомый гул базара
напомнил детство мне.
От солнечного жара
укроюсь в чайхане.


* * *

Простор широких улиц
и людных площадей…
Тоской ко мне вернулись
мечты ташкентских дней.

Мне так хотелось роста!
Шла кругом голова…
Живу я в мире просто.
Живу не год, не два.

Да! время как-то скоро
связалось в цепь годов.
Я в свой вернулся город
из многих городов.


* * *

Холодно мне. По заснеженным улицам
глупо шататься и слушать шаги
невозвращения: зряшно сутулиться,
нервно считая ухода круги…

Я не вернусь к твоей лестничной клеточке,
к ласкам под лампочкой я не вернусь,
и к поцелуям на улице-веточке,
где не меня ты любила, а грусть.


НОЧЬ НА ВОКЗАЛЕ

От себя, неловкого, я бежал –
занесла нелегкая на вокзал.
Затерялся в шарканье, как пропал,
в креселках зашарканных засыпал;     
в зеркалах задымленных я дрожал
и бродяг без курева обижал.
Я читал названия городов
и друзьям названивал в глубь годов;
отшивал бухарика – если звал,
и калеке мелочью подавал.     
Горевал со шлюхою о судьбе,
говорил о страхах да ворожбе.
Хлеба корку черствую я жевал,
газировкой чертовой запивал.

До чего ж невежливый перевал,
где себя я прежнего узнавал!
Жизнь мою, как зеркало, тот вокзал
искажал, а все-таки отражал.


* * *
Давали соло на рояле,
и лепестками роз, азалий
усыпан струганный помост.

Мне музы праздно рассказали
(о, трепет нот, о смоль эмали!)
про зал, что после музык прост.

Технички в черном выметали
Бетховена (листки азалий)
и Шуберта (фрагменты роз).
В пустом, как стон, концертном зале…


ПРИЗНАНИЕ

И лишь бы жгло
от приблизительности фальши.
А.Пурин
Честно ль заношу в листок
жаркий шепот-шепоток
темных-темных ночек?
Не сыщу, не дам ответ –
не разборчив почерк.

Да уж! разве разберешь,
где там правда, где там ложь –
в дольнике-клетушке?!
Подозрительный на цвет –
чай ли это? – в общем, пьешь
из солдатской кружки…


В КИЕВЕ

Весь в плюще, смазливый, златокудрый,
о Крещатик! Вымыты под утро
мостовой гранитные таблетки…    
О, в столовой – белые салфетки!..

Ты не жмись у стойки общепита!
Съешь вареник рваненький, бульоном
подзапей – не шатко, хоть не сыто…
Дверь направо, со стеклянным звоном.    

Посиди под желтым капюшоном
Дерева и свежего разлива
Выпей пива. Замени сметливо
трехрублевку розовым купоном.

Говорок приятный у днепрянок.
Винницу цветную (в девяностом
лучшая, пожалуй, из стоянок
у тебя) вспомянешь добром тостом.

Киевская осень! Три часочка
на обзор осталось. Чужестранец
здесь теперь я… Вот, в кармане глянец
синего плацкартного квиточка.


ПАРИ

На автобусной остановке,
там, где желтые фонари,
обносившийся и неловкий,
я с Фортуной держал пари:

если выкурю сигарету,
и за время, пока курю,
нищей женщине хоть монету
я на хлебушек подарю, –

значит, будущее не страшно –
и еду обрету, и кров;
значит, вышептан мной не зряшный
рой срывающихся стихов;

значит, нынче под грязью снега
расплывается грусть не зря -
в плаче пьяного человека,
в скрипе желтого фонаря…

Закурил. И стою. И вскоре,
неожиданно, со стены –
да, старушка. Нища. Во взоре –
сумасшедшие точки-сны.

Подпоясана чем-то грубо –
в поистершемся зипуне,
в рваной шали. И вот беззубо
улыбнулась… И точно – мне.

И, былую храня осанку,
прошептала вдруг: «Я – судьба!» –
мою душу как наизнанку…
Наваждение! Ворожба!..

Засмеялась потом надсадно,
искривляя в безумье рот.
И у первой исчезла парадной,
провалилась в глухой поворот.

Начинался уж ветер вьюжный…
Там, где желтые фонари,
я стоял еще долго – ненужный,
эфемерный, как то пари.


* * *

Не было муки – были тревоги.
Не было счастья – были дороги.
Не было Бога – были пророки.
Не было славы – были упреки.
Не было жизни? – Было. Немного.


(НЕОКОНЧЕННОЕ)

Вкусно пахнет жареной картошкой
в коридоре, где рядами двери…
Все соседи заняты киношкой,
сорвались со службы-то к премьере!

Щиплет нервы голосок рабыни.
Не сокрыть шумов стене-фанере.
Слышно всё: Адам, забыв о сыне,
пристает к жене своей, Венере…

О, общага – толика уюта!
И… замок заклинил мой на двери…
(Как в стихах плохих обернута –
всё некстати, вдруг, и не в размере.).

* * *
Я знаю музыку стиха,
служу лишь ей по праву,
сменив машину и меха
на трудную забаву.

Она в душе звучит всегда,
прекрасны с нею узы.
Пустое – слава и беда.
Есть только голос Музы.

Высок поэзии полет.
И жив я в этом мире,
покуда Бог не оборвет
струны на хрупкой лире.

ДРУГУ

В дни сомнений и мук
жду тебя, милый друг.
И, поддержки ища,
твоего жду плеча.
Знаю, верен ты мне,
ты меня не предашь,
мне печаль в тишине
как и радость отдашь.


15 ЯНВАРЯ

Всё валится из рук
в надтреснутом пространстве.
Бесснежная зима
дождлива и долга.
Я, кажется, навек
приговорен к молчанью.
За стенкой веселы
чужие голоса.

Всё валится из рук,
из памяти и сердца.
Разбит на черепки
спокойствия мотив.
Секунда умерла,
застыв на циферблате.
А в комнате висят
свинцовые шаги.

Всё валится из рук:
и книга, и расческа.
Заброшены в столе –
ненужные – стихи.
За окнами «сентябрь»,
как нудная простуда.
Когда-то в этот день
Родился Мандельштам.


ПОТЕРЯННАЯ ПЕЧАЛЬ

Чайки у моря кричали
о кареглазой печали.
Била волна о причал:
кто потерял печаль?

Камни причала молчали,
все в неизбывной печали.
Не открывал мистраль,
чьих это глаз печаль.

Люди безмолвно читали
след на песке печали.
Каждый из них мечтал
эту испить печаль.
* * *
А душа в любви, волнуясь,
беззащитна и ранима.
Знаешь, нежность поцелуя
только с музыкой сравнима.


ЛИЛИИ

Как причудливы изломы
и изгибы тонких линий!
Так пленительна истома
аромата желтых лилий.

Ты к пруду приходишь ради
только этого цветенья.
На зеркальной водной глади
лилий ловишь отраженья.

Открываешь здесь печали,
что-то шепчешь неслучайно.
Чтобы лилии лишь знали,
отчего ты так печальна.


ОТМЕЧАЯ ОДНУ ДАТУ

Не к лицу мне, вроде бы, веселье.
Я не прав, что весел: впереди
мне не будет утешенья.
Лишь дожди.

Как, уход друзей предвосхищая,
хорошо понять: верны враги.
Не уходы мне мешают.
Но… шаги.

Веселюсь я, упиваюсь бредом:
мой двойник уходит. Уходи!
И… идут – как будто следом –
о, дожди.


МАРТ

«Синие тени на белом снегу» –
мартовский образ, его берегу.

Март наступает так тихо опять,
что не успею его я понять.
Месяц-тихоня, я знаю: ты – мой,
непостоянный, несмелый – живой!

УКРАШЕНИЕ

Пусть лилейною нежною дрожью
трепетала душа не раз.
Я не скован холодной ложью
этих льстивых, ласкающих глаз.

Из лазоревых ловких взглядов
ты сплела золотую сеть.
А в шелка голубых нарядов
ты успела кораллы вплесть.

Губ движение ломко-ало,
прошептала легко: «Люблю.
Ласк моих тебе, милый, мало?
Полюби же меня, молю!»

И была в тех словах вершина.
Но за нею скрывалась ложь.
Для тебя украшенье – мужчина.
Как шелка иль коралл, как брошь.


* * *
Ах, пацаном босоногим
часто сбегал я в степи!
Мне, непонятному многим,
нравились птицы в небе.

Тонки степные тропы,
птиц надо мною много!
В степи сбегал я, чтобы
не было одиноко.


Помню: навстречу ветру
в чистом тугом пространстве,
крылья расправив, беркут
чтил ритуалы странствий.

С ясным вопросом: «Чьи вы?»,
рядом с протокой мутной
низко кружился чибис,
мой любопытный спутник.

Ласточки рассыпались
(черная дробь на синем
небе) и наступали
сумерки, – словно с ними.

Шли, как бежали, ловко
дни – всё степные виды!
Я заимел сноровку –
птиц различать по видам.


* * *
Случайные ждут поезда –
в никуда, в никуда.
Случайные всё города.
Навсегда? – Навсегда.
Случайны ночлег и еда –
ничего, ерунда.
Случайных знакомств череда –
так всегда.
Уходят, уходят года –
вода.


РОМАНС

А вечерний закат так легко изнемог.
Вздох его, отлетев, задержался на кленах…
Я едва уловил этот слабый намек
упоительных глаз – изумрудных, зеленых.

Как чарующе жгуч бархат брошенных слов!
Но сомкнулись уста цвета матовой вишни.
И не в эту ли мяту туманных зрачков
я влюблен был однажды – в пражизни давнишней?

Хрупко имя твое, что – другим не в пример –
и дрожит, и хрустит, холодея в гортани…
О, блаженство – стать тенью твоею, поверь,
и излом повторять неземных очертаний!

• Назад
• Вперёд