Федор Сухов (1922)

Родился в 1922 году в Горьковской области. Учился на рабфаке. В 1949 году поступил в Литературный институт им. М.Горького. Работал в газетах и книжных издательствах. С 1957 г. член СП СССР. Автор многочисленных сборников стихов и поэм (30 сборников). Последние сборники: «Посох» (2002 г.), «Солнцеворот»  (2005 г.), «Ивница. Лирическая хроника» в двух частях (2006, 2008 гг.) , «Вербное воскресенье» (2012 г.).

ЗАРАФШАНСКИЙ ДИВАН
(Из восточных тетрадей)

***
Как по острому лёзу ножа,
Я хожу по земле Согдианы.
Я вернулся к тебе, Шахназа,
Неизбывной печали глаза
На верблюжьи глядят караваны.
От Уренча спешат на Хиву
Иноходцы великой пустыни.
Кажет небо свою синеву,
Поднимает на ноги траву
По веленью святой благостыни.
Освежает цветущей весной,
Исцеляет по слову Аллаха,
Избавляет от черного страха,
Усмиряет зеленой рубахой
Согдианский полуденный зной.
Нет, не зной, усмиряет мою
С полуночи пришедшую зиму.
Ну а я недвижимо стою,
В каждом дервише я узнаю,
Знаменитого Ибн Сину.
«Ассалам алейкум!» – говорю
Врачевателю тяжких пороков,
Я свою возвышаю зарю,
В чайханы зазываю-зову
Убеленного пеплом пророка.
Угощается чаем пророк,
К пиале припадает устами,
Собирает сорочий горох,
Что пообочь кремнистых дорог
Розовеет в моем Гулистане.

***
Белолико и розоволико
По Дюрменю гуляет Навруз.
Ни собачьего лая, ни крика,
Лишь улыбка девчоночьих уст.
Белолико и розоволико
По Дюрменю гуляет Навруз.
Веселит, хороводит все реки
Этот праздник цветущей весны.
Даже старые ветлы-калеки
Видят сладкие-сладкие сны.
Веселит, хороводит все реки
Этот праздник цветущей весны.
Веселеют, шустреют арыки,
Быстроногой блистают водой,
Подобревшие светятся лики,
Подружились с моей лебедой.
Веселеют, шустреют арыки,
Быстроногой блистают водой.
Из Кибрая уходит к Дюрменю
Быстроногая эта вода.
Не могу удержать... Не умею...
Пусть моя помолчит лебеда.
Из Кибрая уходит к Дюрменю
Быстроногая эта вода.
Прослезилась, расплакалась ива,
Низко клонит обиду свою.
Я и сам уж не так горделиво
На обочине пыльной стою.
Прослезилась, расплакалась ива,
Низко клонит обиду свою.
Есть в веселии горечь печали,
Ивы-ивушки тихая грусть,
Потому не кричали, молчали
Лепестки розовеющих уст.
Есть в веселии горечь печали,
Ивы-ивушки тихая грусть.
***
Здесь Анна Ахматова гордо взирала
На горы, что в синем скрывались тумане,
Когда ежедень, еженочь не орала –
Ковались мечи да по всей Согдиане.
От своего отдалился окопа,
Великий могол надвигался с полночи,
И потому-то неугомонно
Тревожились к небу поднятые очи.
Не находила Ахматова Анна
Успокоения, не находила...
Благоухая, цвела Согдиана,
Не унималось всесветное диво.
Розовизной лепестящихся яблонь
Пуржился Курбай, и Дюрмень
распуржился
И небо под вечер тихохонько зябло,
И месяц, как тонкое, острое шильце.
Тогда-то незримое благословенье
Прошелестело, сошло с поднебесья,
Звенело тогда соловьиное пенье –
Как близкой разлуки давнишняя песня.
Великий могол надвигался с полночи,
Темнела вода от всесветного страха.
Кто бы вознес, но никто не возносит
Молитву свою к милосердью Аллаха.
Нет милосердия, нету пощады,
Когда неумолчно грохочут копыта...
Волшебная сказка ночной Шахрезады,
И та беспощадной стрелою убита.
***
Встречаю – кого бы? –
Сергея Есенина,
Идет вдоль Салгира Есенин Сергей,
Несет две гвоздички – как воскресение,
Явление милых, родных снегирей.
Остановить бы, поговорить бы,
Не остановишь – торопко идет,
Взирает не на рязанские избы –
На азиатский чернявый народ.
Заходит – куда бы? – к Омару Хайяму,
Гостит у Омара Хайяма поэт.
Через оконную ломится раму
Прохладного утра сиреневый цвет.
На виночерпия долго глазеет
Пятилепестковое счастье, оно
Слагает свои потайные газели,
Глядится в свое потайное окно.
Желтоволосого гостя ласкает,
Доволит его самаркандской весной
И осеняет его лепестками,
Благоухающей розовизной.
И вперекор всем запретам Корана
Подносит – не с чаем – с вином пиалу,
Воспоминает сады Зарафшана,
Что в золотую вошли Бухару.
Что одарили полночного гостя
Неувядаемой, дивной зарей,
Чтоб в пиале, как в небесных
пригоршнях,
Играло вино золотой Бухарой.

***
До удивления – розово-розово
Благоухают подросшие яблоньки,
Как будто иду я по роще березовой,
К нижегородской я шествую ярмарке.
От Бармина до Печерской обители
По луговине ромашковой топаю.
Я вижу, как русские наши святители
Легко поспешают к возросшему тополю.
А на всемирно ликующем торжище
Хива удивляет своими верблюдами,
Своими шелками, что знойно полощатся,
Переливаются зноями лютыми.
И Бухара с дорогими халатами,
С червонной чеканкой,
с червонным роскошеством,
Она умиляет своими палатами,
Медовой халвой по всей ярмарке
крошится.
Кишмишем уруса бездомного потчует,
Аллах не забудет ничье милосердие...
Бредят урусы березовой рощею,
Возносят урусы свое воскресение.
Ису возвышают,
Исе поклоняются,
Благовестят колокольными звонами.
С поганой травою никто не якшается,
Себя окружают лесами зелеными.
Пыхтят по воде пароходами белыми,
Чадят многотрубно своими заводами
И похваляются бедными-бедными,
Капустными славят себя огородами.
***
Верую – все сбудется, все будет,
Но не будет лебеды моей...
Не взгрустнет,
не вспомнит о верблюде,
А верблюды – это тоже люди,
Я люблю, боготворю людей.
Возношу любую животину,
Всякую печаль превозношу,
Мне ль, земли и неба властелину,
Не умилосердить Шахназу?
Саади я призову, Хафиза,
Сядет на ковер свой Саади.
Близок день...
А может быть, не близок,
Если за порогом мглисто, сизо,
Если звезды тлеют позади.
Думают, печалятся о саде,
Шахназу баюкает тот сад...
А Хафиз вздыхает о Ширазе,
Никогда, ни в коем разе
Не забудет розовый Шираз.
Бухару он отдавал за чьи-то
Небом умудрённые глаза.
Может, дождь...
А может быть, копыта...
По земле, Аллахом позабытой,
Утренняя топает гроза.
На багдадском шлёпает верблюде,
С отдалённых движется морей,     
Подобреют, просветлеют люди,
Верую – всё сбудется, все будет,
Но не будет лебеды моей.
***
Здесь вроде бы просторней небо,
Светлей ночная бирюза,
Не ведают, не знают гнева
Её волшебные глаза.
На белое безмолвье сада
Взирают с дивной высоты...
А ночь,
она — как Шахрезада,
В иные шествует сады.
Иными яблонями бредит,
Иной обласкана весной.
Благоухает сладкий лепет
Младенческой розовизной.
Струит тишайшую прохладу
На землю павшая роса,  
Страшит, пугает Шахрезаду
Неугомонная гроза.
Зашедшая с Ургута туча
Темнит ночную бирюзу.
Звезда далёкая, пастушья
Свою возвысила слезу.
Своей слезою углядела
Ургут, Китай, Каттакурган...
Не углядела Искандера,
Не пала к царственным ногам.
К развесистой припала иве
Печаль неутолённых уст –
Давно пыталась осчастливить,
Мою утихомирить грусть.
Мою тоску о дивном саде
К иной приблизила весне,
К той яблоне, что Шахрезаде
В волшебном улыбнулась сне.
***
Кто это? Что это?
Это разбойно
Свистят – да на весь Гулистан! –
соловьи...
Глядит милосердно, глядит сердобольно,
Приметил меня Алишер Навои.
Мой посошок углядел, заприметил,
Притопал к рассветной заре посошок!
И Зарафшан шевелит на рассвете,
Свой золотой озирает песок.
«Гляди, –
говорит мне великий провидец, –
Как золото слепнет,
теряет себя...»
Откуда-то тоненько-тоненько вылез,
Вдруг месяц свалился к ногам воробья.
И растревожились,
и всполошились,
Пролили щебечущий дождь воробьи!
Восставшее утро раздвинулось шире,
Припало к чашне соловьиной любви.
К колодцу Аюба, к его благодати
Неутолённая пала сирень.
По Гулистану арбу свою катит,
Ещё неумаянный шлёпает день.
Ещё не сморённым красуется утром,
Свистят – да на весь Гулистан! –
соловьи...
Не поучает — советует мудро,
Жалеет меня Алишер Навои.
Он знает, –
откуда пришлёпал, притопал,
Прибился к рассветной заре посошок, –
Ещё до всемирного, может, потопа
Меня зарафшанский учуял песок.
Колодец Аюба учуял, узрел он
Каплюжиной павшей на землю воды,
Чтоб усладить не кишмишем –
газелью
Нестихшую горечь моей лебеды.

• Назад
• Вперёд