Рустамхан

Рустамхан. Дастан записан от сказителя Фазыла Юлдаш-оглы в 1937 г. в Ташкенте X. Т. Зарифовым. Рукопись хранится в фольклорном архиве ИЯЛ АН УзССР под инвентарным номером 112. Впервые отрывок из дастана опубликован в хрестоматии X. Т. Зарифова. В сокращенном виде дастан подготовил к печати Зафар Дияр («Рустамхан». Ташкент, 1942.) Фольклорист 3. Каримова осуществила издание дастана в более полном объеме, с незначительными сокращениями (Ташкент, 1950). Полностью издал дастан X. Т. Зарифов («Мурадхан. Рустамхан», Ташкент, 1965).
Перевод на русский язык выполнен на основе последнего издания и опубликован в серии «Узбекское народное творчество» (Ташкент, 1973). Записанный и подготовленный Зарифовым текст выпущен также в академической серии «Эпос народов СССР» с параллельным русским научным переводом Н. В. Кидайш-Покровской и А. С. Мирбадалевой (М., 1972).
«Рустамхан» — центральный и наиболее популярный в цикле дастанов о подвигах легендарного героя Рустама. К самым ярким — и внутренне завершенным — эпизодам дастана принадлежит описание битвы героя с драконом, которое и включено в настоящий сборник.

О ТОМ, КАК РУСТАМ ПОБЕДИЛ ДРАКОНА

В те дни жил Рустам на горе Бахра,
Поселившись подальше от ханского двора.
С матерью жил да с двумя борзыми.
Время шло, ничего не случалось с ними.
Ни людей, ни дэвов они не встречали.
Никакие печали их не посещали.
А была эта местность чудной:
Обширной, безлюдной,
Лесами поросшей,—
В самый раз для охоты хорошей!
Однажды мать говорит Рустаму:
«Сын мой, о нас ты неплохо заботишься,
Много охотишься,
То кабана принесешь, то оленя.
А не видал ли ты поблизости людского селенья?
Если б ты мог,
Дорогой сынок,
Съездить в селение хоть разок!
Наша одежда грязною стала,
Уже давно бы я постирала,
Но вот беда — нечем стирать.
Да и веки стали у нас отекать,
Потому что давно без соли сидим,
Давно несоленую пищу едим.
Поехал бы ты, раздобыл бы соли и мыла!»
Разгорелась в джигите удаль и сила.
Сказал Рустам:
«По здешним местам
Я поездил уже немало.
Однажды под вечер глянул я с перевала:
Оттуда видны равнины просторные,
А дальше деревья какие-то черные.
Что за деревья, хотелось бы знать!
Я бы съездил туда, если отпустишь, мать.
Соли и мыла тебе достал бы,
Заодно про деревья эти узнал бы».
Мать расспрашивать стала сына:
«А велика ли эта равнина?
Вернешься ли в тот же день или нет?»
А Рустам в ответ:
«Если рано утром ногу я вдену в стремя,
То домой возвращусь в обычное время,
Когда мы ложимся спать».
Подумала и сказала мать:
«Если так, отправляйся хоть завтра в путь,
Мыла и соли нам раздобудь.
Но смотри: веди себя осторожно,
А то на сердце что-то тревожно.
К закату вернись, сынок!»
— «Хорошо»,— обещал Рустам, в этот день
спать пораньше лег.
Назавтра, чуть горы заря осветила,
Поехал Рустам на поиски соли и мыла.
Вот как это было:
Коня камчой хлестнул джигит,
В горах стрелой блеснул джигит,
В густых кустах веселых птиц
Лихой ездой спугнул джигит,
Несется с гор во весь опор
Из чащи на степной простор.
Луга нагорные видал,
Деревья черные видал
Неутомимый наш Рустам,
Когда всходил на перевал —
Теперь он хочет по пути
Деревья черные найти.
И вот уж пастбища видны:
Луга свежи и зелены,
Стада бесчисленных овец
Пасут в предгорьях чабаны:
Протяжно окликают их,
Отважно охраняют их.
А дальше степь лежит, звеня,
Как закаленная броня.
Торопит юноша коня:
Вернуться бы к исходу дня!
Раскинулась степная даль —
Доехать засветло едва ль!
А солнце всё сильней палит,
Скакун подковами звенит,
Взглянул Рустам на край земли
И юрту увидал вдали.
«Здесь бай живет,— джигит решил,
Свернуть с дороги поспешил,—
Здесь, видно, отдохнуть смогу,
Разведать верный путь смогу».
Едет Рустам, про себя рассуждая:
«Что-то не похоже на жилище бая,
Не похоже и на стоянку чабанов.
С тех пор как поставили юрту,
Едва ли стадо хоть раз сюда пригоняли:
Не видать на земле следов ни от копыт
овечьих,
Ни от подков, ни даже от ног человечьих.
Да это и не юрта: как яркий костер,
Сверкает в степи богатый шатер.
В чем же тут дело?»
Спешился Рустам и полог откинул смело.
Глазам своим не поверил джигит:
В шатре красавица-девушка стоит.
Любой, увидав ее, без сомненья,
Потерял бы рассудок хоть на мгновенье,
Как всадник, выбитый из седла,—
Так ярко ее красота цвела.
Стояла девушка без покрывала —
Солнце весеннее затмевала.
Но испуганной, печальной красавица была:
Глаза опустила,
Слеза на щеке застыла,
Блестя подобно звезде.
Сразу видно: красавица — в беде.
Кем-то покинута или обманута —
Накрест веревками крепко стянута.
Или, быть может, за что-то наказана?
Волосы к столбам шатра привязаны,
Руки скручены за спиной.
Тяжко, наверно, ей тут одной!
Если не помочь, от веревок сама не избавится.
Смотрит Рустам, с изумленьем никак не справится.
Дело-то, видать, не совсем обыкновенное!
Откуда в этом пустынном месте — богатый шатер и
девушка пленная,
Да еще такая красавица!
Подумал Рустам: «Чем гадать напрасно,
Сперва обо всем ее расспрошу,
Тогда и решу, чем помочь несчастной!»
И обратился к ней джигит с такими словами:
«Что с тобою?.. Алифу подобен твой стан,
Ты нежна и свежа, словно горный тюльпан,
Кто ж обидел тебя, кто накинул аркан,
Заманил в эту крепкую сеть, о красавица?
Чья ты родом? И в чем злоключенье твое?
Ты знатна — из парчи облаченье твое.
Дай тебе помогу — на мученье твое
Не могу равнодушно смотреть, о красавица!
Ты, как пери, красой затмеваешь луну —
Кто ж оставил тебя в этом месте одну?
А ведь здесь, в этой дикой пустыне, в плену,
Может каждый тобой овладеть, о красавица!
Объясни, что с тобой — никому не скажу,
Смело правду открой — и тебя развяжу,
В отчий край провожу, а врагов накажу,
Чтоб не мучили девушек впредь, о красавица!
Беспощадно веревками связана ты —
За какой же проступок наказана ты?
Или стала ты жертвой слепой клеветы?
Не стыдись и не бойся, ответь, о красавица!»
Пока он говорил, тонкобровая красавица
От испуга и смущенья успела оправиться,
Глаза подняла и шепотом сначала,
А потом всё горячей джигиту отвечала.
Вот что сказала девушка:
«О цветок, распустившийся ранней весной,
О достойных родителей сын молодой,
Ты не знаешь, как видно, о здешних делах,
Это место грозит неминучей бедой.
Иль тебя всемогущий рассудка лишил?
Или ты добровольно погибнуть решил?
Не кружи возле смерти! Послушай меня:
Я прошу, чтоб скорее ты прочь поспешил.
На пустые расспросы мгновенья не трать,
Поскорее коня поворачивай вспять!
Ты меня не спасешь — только сам пропадешь,
А поверь, тяжело молодым умирать.
Торопись же! У смерти не стой на пути!
Скоро должен громадный дракон приползти,
И кого бы ни встретил свирепый дракон,
Тот погибнет,— его никому не спасти.
Всё дракон превращает дыханием в прах,
Всю страну повергает в смятенье и страх,
И живым от него не уйдешь ты, джигит,
Если скрыться сейчас не успеешь в горах.
Этот жадный дракон покорил наш народ,
И с народа кровавую дань он берет:
В день по девушке губит из каждой семьи,
И сегодня, увы, настает мой черед.
Прочь отсюда! Умчись по степи, как стрела,
Замечай лишь добро, проезжай мимо зла!
Ненасытен дракон! Не хочу, не хочу,
Чтобы смерти твоей я причиной была!
Не смотри на меня! Я сегодня умру!
Стану жертвой сегодня на страшном пиру.
Ах, наверно, желта я лицом, как шафран,
А давно ли я розой цвела поутру?
Уезжай поскорей! Беспощаден дракон!
Он проглотит тебя — кровожаден дракон!
И в отчаянье мать станет волосы рвать,
И в родимой семье будет плач, будет стон.
Всех сильнее дракон! Что ты знаешь о нем?
Всё живое он губит дыханьем-огнем.
Неужели ты хочешь бесславно пропасть? —
Беззащитным попасть в ненасытную пасть?»
Слушал Рустам эти горькие слова,
Разгоралась в нем ярость раненого льва:
Уж очень ему не хотелось,
Чтобы девушка стала добычей дракона,
Страну захватившего беззаконно.
Не мог он спокойно глядеть на ее мученье.
И сказал Рустам: «Хорошее есть изреченье:
Барс добычу бросать не станет,
Обещал джигит — не обманет.
Знай: не пугает меня дракон,—
Пусть он будет зол и силен,
Пусть он будет с огромной пастью —
Верю я своей удаче и счастью!
Пусть подобен я стану степному костру,
Когда он горит на сильном ветру —
Или ярче вспыхну, или погасну.
Не торгуйся со мной, красавица, понапрасну:
Укажи мне к дракону в логово путь,
С ним попробую справиться как-нибудь.
Некогда мне — надо ехать за солью и мылом!»
Отвечала девушка с прежним пылом:
«Что ж, пререкаться не стану зря,
Но напрасно ты строишь из себя богатыря.
Ты — упрям, любое слово готов оспаривать,
Поезжай, безумец,— не стану отговаривать!
Можешь считать себя мертвецом:
Пожрет он тебя — и дело с концом!
Ты уже не джигит, а пища драконья —
Разве сможешь пресечь его беззаконья?
Пропадешь и ты, пропадет и конь боевой,
Уж таков, наверное, жребий твой!»
Тут кивнула девушка головой в ту сторону,
Где над равниной пустынной
Высился холм одинокой голой вершиной.
И добавила: «Знаю от многих людей —
Приползает оттуда дракон-злодей!»
Выслушал герой, молчанье храня.
Стало его сердце горячей огня.
Ничего не ответил девушке Рустам —
Вскочил на коня,
Камчою хлестнул, стрелою блеснул,
Взлетел на холм
И с вершины орлом взглянул.
А тут уже не нужно никаких расспросов — видно
с холма
Выползает дракон из-за черных утесов.
Значит, там пещера его была.
Громадная туша толста, тяжела,
Глаза — как пламя,
Сопит ноздрями,
Скрипит по песку когтями.
Хлещет дыханье огневое,
Сжигает дотла всё живое и неживое.
Вот как выглядел этот дракон-исполин.
Направляется чудище к озеру Чархин.
Громадным брюхом по песку шурша,
Ползет дракон, на водопой спеша,
Подмяв кусты, сквозь гущу камыша
Влезает в воду, тяжело дыша,
И — осушает озеро Чархин,
Опустошает озеро Чархин.
Тут с изумленьем воин увидал:
Проносятся, свистя, обломки скал
Дракону в пасть, в зияющий провал,—
С такою силой воздух он вдыхал!
Их на лету подхватывал дракон,
И, как изюм, заглатывал дракон,
Темнее грозной тучи стал Рустам,
Такой могучий крик издал Рустам,
Что, дрогнув и согнувшись пополам,
Попятился дракон к сухим кустам,
Хвост подобрал, смятением объят,
И испустил невыразимый смрад.
Вот, отплатить желая наглецу,
Пополз дракон навстречу храбрецу,
Пополз навстречу смелому бойцу,
И замерли они лицом к лицу:
Дракон — при виде дерзости его,
Рустам — при виде мерзости его.
От гнева богатырь заклокотал,
Зубами богатырь заскрежетал,
Рванул из ножен гибельный металл,
Булатный меч, как пламя, заблистал.
Клинок недаром обнажил Рустам —
Дракону череп размозжил Рустам.
Да, богатырский был удар неплох —
Как молния, врага застиг врасплох!
И захрипел дракон, ослеп, оглох
И в корчах омерзительных издох.
Ступив на череп мертвому врагу,
Стоит Рустам на черном берегу.
Но прежде чем он в ножны меч вложил,
Громадный труп герой рассечь решил,
Чтоб враг не ожил, не набрался сил,
Чтоб людям новых жертв не наносил,—
И от хвоста до грозных челюстей
Его на сорок разрубил частей.
Потом подумал: нужен зримый знак,
Что побежден непобедимый враг.
И, молвив: «Дай-ка девушке снесу»,—
Драконьей кожи срезал полосу.
Так пал дракон — гроза богатырей.
Добычей стал прожорливых зверей.
А тот, кто всех воителей храбрей,
Спешит к прекрасной пленнице скорей:
Спешит ее утешить, развязать
И о своей победе рассказать.
Уж не ждала красавица встречи с ним.
А когда увидела, что юноша невредим,
С горечью подумала: «Так я и знала,
Так и понимала с самого начала:
Не решился джигит на битву с драконом,
Только с виду был смелым и непреклонным.
Значит, спасенья нет,
Избавленья нет.
Значит, погибнуть придется во цвете лет!»
Но драконью кожу к ее ногам
С гордой улыбкой бросил Рустам
И сказал: «Смотри, победил я страшного зверя».
Вздрогнула девушка, глазам своим не веря.
Глядит: а ведь правду говорит джигит!
Да как заплачет от счастья навзрыд!
Постоял, дал утихнуть ее слезам,
А потом сказал ей ласково Рустам:
«Успокойся, красавица, плакать не надо.
Рад я и сам, что осилил этого гада.
А теперь не будем времени терять,
Дозволь мне руки тебе развязать
И поедем вместе к твоим родителям».
Любовалась девушка победителем.
Видела: он и красив, и умен, и смел.
Но едва к ней джигит подойти захотел,
Испуганно глянула,
Назад отпрянула,
Сразу стала гордой и строгой.
Крикнула: «Постой! Отойди, не трогай!»
И так продолжала:
«Много плакала я в эти страшные дни,
Не надеялась вырваться из западни,
Если б ты не явился, могучий батыр,
От меня бы остались лишь кости одни.
Знай: я — шаха Хисрова любимая дочь,
Я — владыки Бурджила любимая дочь,
На заре он со мной распрощался в слезах,
Будет счастлив, найдя невредимою дочь.
О мой бек дорогой, спасена я тобой
И откроюсь тебе: я зовусь Офтоб-ой.
Мой батыр! Ты душой, как булат, закален,
От которого пал кровожадный дракон.
Много милых прислужниц моих умертвил
Этот смрадный дракон, беспощадный дракон.
И меня бы чудовищный змей проглотил,
Но явился ты, полный отваги и сил,
Словно быстрый орел, на врага налетел
И когтистую смерть от меня отвратил.
Говоришь ты теперь: «Я тебя развяжу»,
Но послушай, джигит, что на это скажу:
Уезжай, не касайся меня — берегись!
Прочь из логова смерти скорей устремись.
Скоро явится мать, соберется родня,
И увидят живой, и развяжут меня.
Вместе с ними в столицу вернусь, и тогда
Я сама и тебя разыщу без труда...
Уходи и моих не развязывай рук —
Ты погибнешь, мой хан, мой спаситель и друг!»
Постоял Рустам,
Помолчал Рустам
И решил поверить ее словам.
Не стал ей ни рук развязывать,
Ни о себе подробней рассказывать.
И, зорко следя за дневным светилом,
Чтобы вернуться в срок,
Поспешил могучий ездок
В прежний путь — за солью и мылом.
Черные деревья, которые он видел с перевала,
Оказались городом Бурджилом.
С горы-то казалось: добраться легко,
Ехать недалеко.
А сколько озер,
Сколько высоких гор,
Сколько рек и пустынь миновало —
И всё же ехать осталось немало.
Торопился Рустам,
Ни разу не сделал привала.
Лишь к закату он добрался до города Бурджила.
Всё его в этом городе удивило.
Вот каким был город Бурджил:
Стены — синие,
Дома и дувалы — синие,
Все городские кварталы — синие.
А прохожие,
Сами на себя не похожие,
Ходят и косятся с опаской.
Даже их бороды измазаны синей краской.
И все, как один, молчат:
То ли мудрят, то ли хитрят,
То ли от рождения не говорят.
Ну и народ непонятный!
Богатый и бедный, знатный и незнатный —
Друг с другом не общается,
С вопросом не обращается,
Тяжб не ведет,
Торговли не ведет —
Как только живет этот странный народ?
Подумал Рустам, глядя на них:
«Это, наверное, город немых!»
К одному да к другому хотел обратиться —
Сторонятся все, закрывают лица.
Проехал базаром — ни шума, ни давки.
Остановился он возле лавки,
Вошел, мыла и соли спросил,
Но и лавочник будто язык прикусил,
Только взглянул на джигита с испугом.
Постояли молча друг перед другом,
И ушел с пустыми руками Рустам,
Скрывая с трудом свое удивление.
Увидал он вдалеке большое строение.
Это оказался караван-сарай.
Вошел Рустам, заварил себе крепкий чай
И сел, угрюм и невесел,
Голову свесил.
Думает: «Мать ожидает меня сегодня к исходу дня,
Смотрит сейчас на дорогу,
Молится богу.
Ждут и мои борзые —
Покинул я их впервые.
А я еще сам не знаю, как быть,
Долго ли здесь придется пробыть,
В этом незнакомом крае!»
Эту ночь провел джигит в Аксарае —
Так назывался тот караван-сарай.
Там мы его пока и оставим.
Был в горе великом властитель Бурджила,
А с ним и вся страна скорбела и грустила.
Отправив к дракону единственную дочь,
Не в силах он скорби был превозмочь.
И вот приказ отдал жителям столицы:
Запретил разговаривать, смеяться и браниться,
Запретил торговать — покупать...
И, страшась наказания, все молчали —
Не спрашивали, не отвечали.
А в знак печали приказано было
Весь город выкрасить в синий цвет.
Ночь прошла, занялся рассвет.
И едва наступила пора пробуждения,
В час неурочный, без предупреждения,
От горя и тоски не владея собой,
Явилась безутешная мать Офтоб-ой
Пред светлые очи великого Хисрова.
Глянул властитель печально и сурово,
И, горем сражена,
Смятения полна,
Вот что сказала падишаху верная жена:
«О послушай, мой великий падишах,
Многомудрый, солнцеликий падишах,
Ты о дочери погубленной скорбишь,
Но меня, супруг возлюбленный, услышь!
До утра не шел ко мне желанный сон,
А под утро мне приснился странный сон,
Будто умер огнедышащий дракон.
Будто насмерть был он ястребом сражен!
Этот ястреб из неведомой страны
На дракона устремился с вышины,
Смело с чудищем вступил в неравный бой,
И живой осталась наша Офтбб-ой...
Над страной дракон шесть месяцев царил,
Неповинных он шесть месяцев губил,
Но, быть может, наконец, погиб дракон,
Если правду мне поведал вещий сон?
О, послушай, падишах великий наш,
Если это — не обманчивый мираж,
То жива твоя единственная дочь,
И должны мы поскорее ей помочь.
На челе ты носишь царственный венец
И к тому же добрый, любящий отец!
Ободрись же, прикажи гонца послать —
О судьбе любимой дочери узнать».
Задумался падишах Хисров,
Знал он о вещем значении снов,
Придворных созвал во дворцовый зал,
О странном сновидении им рассказал,
А под конец обратился к ним с такими словами:
«Мудрейших и достойнейших собранье,
Как нам узнать, сбылось ли предсказанье?
Как нам узнать, правдив ли этот сон,
Жив или мертв мучитель наш — дракон?
Вы, что стоите у подножья трона,
Герои и блюстители закона!
Кто вызваться готов в опасный путь,
Чтоб тайне роковой в лицо взглянуть?
Я вам клянусь, что этот смелый воин
Награды щедрой будет удостоен,
Коль весть правдивую доставит он:
Жива ли дочь, погиб ли злой дракон.
И если он живым найдет дракона,
И в схватку вступит, и убьет дракона,
И дочь спасет от гибельных когтей,
Клянусь, что он супругом станет ей!..»
Много там было бойцов закаленных,
Военачальников непреклонных,
Отвагой блиставших в былые дни.
Но когда о драконе услыхали они,
Сразу содрогнулись и отшатнулись,
Молча, испуганно переглянулись,
Всех охватил нестерпимый страх.
Презрительно глянул на них падишах,
Но гнев сдержал,
Только губы сжал,
Помолчал и с достоинством продолжал:
«Что ж, если в этом зале не найдется
Богатыря, вельможи, полководца,
Что подвиг захотел бы совершить
И в этот путь опасный поспешить,
Тогда народ об этом известите,
Глашатаев на площади пошлите,
И я уверен, что наверняка
Мы в тот же день отыщем смельчака!»
И, не поднимая смущенных глаз,
Поспешили придворные выполнить приказ.
Целый день глашатаи кричат,
Но угрюмо жители молчат,
Постоят, послушают немного,
А потом уходят и ворчат:
«До чего же богачи хитры:
Только на словах они щедры,
Шлют на неминуемую гибель,
А сулят богатые дары!
Если же умрешь, какой расчет
Получить богатство и почет?
Кто дракон? Твой друг-приятель, что ли?
В гости ждет, лепешек напечет?
Это — змей коварный, жадный змей,
Ждет в засаде он среди камней,
Как узнать, живой он или мертвый?
Ну-ка, подойти к нему сумей!
Кто ж поедет прямо к смерти в пасть?
Кто захочет без толку пропасть?
Разве только что силком заставят —
Ведь на то и существует власть...»
Жил в городе нищий, по прозвищу Тогай.
Ума у него было хоть отбавляй,
Знал он честной жизни строгие правила,
Хоть и побираться судьба его заставила.
С детства он бродил по майданам, по базарам.
Был не молодым, но еще и не старым.
Славы дурной не водилось за ним:
Он был весел, на шутки неистощим,
К любому обману непримирим,
Среди дружков уважаем и любим.
И за всё это городские нищие
Выбрали Тогая старостой своим.
Честно жил Тогай — не умел иначе.
Раздобудет свеклу, испечет в золе горячей —
Другой бы съел за один присест,
А он в одиночку никогда не съест,
Хоть с кем-нибудь да поделится...
Дружбой дорожил — а это не безделица!
Учил и других всё поровну делить,
От друзей ничего не таить.
Бывало, какой-нибудь мелкий мошенник
Захочет припрятать горсточку денег —
Он отнимет, всем раздаст.
Обиду в шутку превращать горазд —
Всегда полюбовно ссоры улаживал.
Из сытых людей к ним никто не хаживал.
Но и они, хоть бывали голодны,
Не считали чужой казны,
С презреньем глядели на знатных и богатых,
Что ездят на конях, в дорогих халатах.
Был веселым Тогай — ни о чем не тужил.
В бане огонь разжигал и на это жил,
Доли чужой боялся,
Доли своей не стеснялся,
С праведного пути в сторону не уклонялся.
Сам не обманывал,
Не воровал
И своим приятелям не давал.
Считал одеждами самыми богатыми
Рубаху да халат с сорока заплатами.
В жизни не сидел не только на коне.
Но даже у ишака на спине —
Ходил по земле своими ногами.
В тот день, отдыхая в тени с дружками,
Лежал Тогай на боку
И от нечего делать волю давал языку.
Вот что он говорил:
«Падишах во дворец приглашает всех,
Кто только захочет.
Ну просто смех!
Нашелся бы лев среди нас, предположим,—
Как во дворец мы явиться сможем?..
Нищие мы.
Притаись да молчи.
Пускай ему служат одни богачи —
Те, что считают нас жалким прахом,
А мы не умеем служить падишахам».
Подхватили приятели:
«А к тому же конь для этого нужен,
Доспехи, оружье.
Где добыть бедняку и оружие и коня?»
Возразил Тогай:
«Если б шах пригласил меня,
Если б дал скакуна лихого,
В путь снарядил,
Оружьем снабдил,
А потом по заслугам меня наградил,
Я бы, пожалуй, съездил к дракону в гости —
Не побоялся бы силы его и злости,
Удачу свою испытал бы в смертном бою».
Изумились нищие:
«Мудрость мы знаем твою,
Но на этот раз тебе не поверим.
Неужели б сразился с этаким зверем?»
Разгорячился Тогай: «А почему бы и нет?
Меня вы знаете много лет,
А каков я на деле, еще не видали!
Эх, если б мне коня и оружье дали,
Я показал бы, на что способен Тогай!
Съездил бы я в тот гибельный край,
Трусить не стал бы — клянусь честью!
Сдох дракон — вернулся бы с радостной вестью,
А жив — уложил бы его на месте,
Голову ему снес мечом,
Прослыл бы героем и силачом,
Какому на свете всё нипочем!»
И добавил Тогай: «Обещал властитель:
Если вернется живым победитель,
Не только дракона убьет,
Но и шахскую дочь спасет,
Окажут ему небывалый почет:
Станет его женой Офтоб-ой-красавица!»
И сказал, смеясь:
«Может, впрямь во дворец отправиться?»
Встревожились нищие: «Что ты! Что ты!
Нет у тебя другой заботы?
Даже и не думай! И нас не пугай!
Никуда не пустим тебя, Тогай!
Если с падишахом ты породнишься,
Сразу вознесешься и возгордишься —
Станешь знаменитым, великим человеком,
Вельможей именитым или знатным беком!
Разлюбишь нас,
Позабудешь нас,
Сторониться, стыдиться ты будешь нас.
Может, и не оставишь своими щедротами,
А всё ж без тебя мы станем сиротами!»
А Тогай смеется: «Что ж, я не прочь
Взять себе в жены шахскую дочь!
Вот была бы новость!
Сроду не видел, чтоб породнились с нищим правители!
Только зря боитесь, с вами не расстанусь —
Каков сейчас, таким и останусь.
Стань я богачом, победителем чудовища —
Вам не изменю ни за какие сокровища.
Эх, закатил бы я пир горой
Да к вам бы вернулся с молодой женой...
Славно бы кутили,
Время проводили,
А ей бы приказали нам готовить чай!»
Так, лежа на боку, разглагольствовал Тогай.
Слуги падишаха мимо проходили
И этот разговор услыхали невзначай.
Постояли, послушали, сначала усмехнулись,
А-потом смекнули, переглянулись
И болтуна за шиворот хвать!
Говорит Тогай: «Чего ж халат-то рвать!
И так халат из одних заплат.
Объясните лучше: чем я виноват?»
А слуги падишаха ему в ответ:
«Никакой вины за тобой нет.
Но не ты ли сказал, что пойдешь и убьешь дракона?»
Возразил Тогай: «Не слыхал я такого закона!
Из-за нескольких слов, среди бела дня,
Будто вора, хватаете меня!
Кому помешала моя болтовня?»
Рассердились слуги: «Эй, нищий, смотри —
С кем хочешь мудри, а с нами не хитри!
Пойдешь ты к дракону, а ну, говори!»
Молчит Тогай, не знает, на что решаться.
А слуги давай над ним потешаться:
«А ну, бродяга, где ж твоя отвага?
Утрись-ка, герой, полою с дырой,
Да пока живой — беги с глаз долой!»
Стоит Тогай, разобиженный, злой.
И вдруг как рванет на себе рубаху:
«Давайте, ведите меня к падишаху!
Бывает и нищий бродяга храбрей
Ваших хваленых богатырей!
Чего стоите? Чего глядите?
Давайте, ведите меня скорей!»
Тут окружили слуги Тогая, повели, толкая, ругая.
А народ побогаче глядел и шептался:
«Видели? Староста нищих попался!
Видно, с поличным поймали, наконец,
Вот на расправу и ведут во дворец!
И поделом! Никого теперь не обманет!
Хоть одним проходимцем меньше станет!
Полон город и так этих наглых бродяг —
Вымести бы их, как вонючий кизяк!
Покончить пора с этой рванью нищей —
И воздух в столице станет чище!»
Во дворец привели Тогая:
Звенит в ушах, рябит в глазах,
Растерялся бедняга, еле держится на ногах.
Перед ним — падишах, кругом — вельможи,
Разодеты один другого дороже.
И среди блеска и великолепья
Еще жалче глядятся его отрепья.
Глянул падишах, как орел, парящий над степью,
Всё оглядел — и лицо, и драный халат,
Выслушал молча подробный доклад,
А потом обратился к Тогаю с такими словами:
«Вот и нашелся смелый удалец —
Нет на земле отважнее сердец!
В опасный путь спеши, лихой гонец,
Чтоб мы узнали правду, наконец!
Я ждал: найдется не один храбрец,
Но все они — трусливее овец,
А ты не льстец, ты истинный боец,
И доблести и чести образец!
Я многих ехать убеждал, Тогай,
Лишь ты один согласье дал, Тогай.
Едва зарей зарделся небосклон,
Жене моей приснился вещий сон,
Что будто ястребом сражен дракон
И дочь мою уж не погубит он!
Как будто после горестных времен
Мой край от бедствий навсегда спасен,
И смолкнет он повсюду, скорбный стон,
Вновь мой упрочится старинный трон!
К дракону поезжай теперь, Тогай!
И этот вещий сон проверь, Тогай...
Я дам тебе священного коня —
Быстрее ветра, горячей огня,
На плечи ляжет крепкая броня,
От всех ударов гибельных храня.
И тоньше волоса, прочней кремня
Пусть меч свисает с твоего ремня.
Кто знает, осчастливишь ли меня,
Иль буду жить, свой жребий злой кляня?
Мгновенья попусту не трать, Тогай,
Езжай скорей — я буду ждать, Тогай.
Я не скупец, порукой — мой венец,
Получишь и богатство и дворец.
Но если ты всего лишь жалкий лжец,
То поскорей одумайся, слепец!
Тогда тебя бесславный ждет конец,
Не скроется от нас любой беглец.
Найдем тебя — тогда считай, хитрец,
Что ты мертвец, на свете не жилец!
Пока не поздно, откажись, Тогай,
А слово дашь — тогда держись, Тогай!»
Обиделся на падишаха Тогай:
«Сперва испытай, а после ругай!
Ишь какой, заранее грозишься!
Да я не из робких, зря не пугай!
Думаешь, если сидишь на троне
И все пред тобою гнутся в поклоне.
Значит, можно меня, бедняка,
Считать за ничтожного червяка?
Знаю, у богатых есть поговорка:
«За нищим всегда приглядывай зорко,
Не то обманет да убежит...»
Но и нищий честью своей дорожит,
Не желает сносить обиду!»
Так подумал Тогай, но не подал виду,
а вслух сказал:
«Увидишь сам, великий падишах,
Что я смельчак не только на словах:
Пусть будет бой — не отверну лица,
Останусь верен слову до конца!
Ты не гляди, что оборванец я,
Горжусь, что ныне твой посланец я,
У нас, у нищих, тоже гордость есть,
И дорога нам тоже наша честь.
Дай мне скорей оружье, дай коня
И в ратном деле испытай меня!»
От этих достойных слов
Возвеселился душой великий Хисров:
«Сын мой Тогай,
Если так — поезжай,
И да зацветет наш мирный, старинный край!»
Встал, посветлев и сердцем, и лицом,
Владыка перед нищим храбрецом
И сам Тогая с головы до ног
В одежды драгоценные облек.
Был только что в одних заплатах он —
Теперь в наряд вельможи облачен,
Красивый, статный — настоящий бек,
Преобразился сразу человек!
Горд и смущен, себя со всех сторон
Украдкою оглядывает он,
Но больше, чем парче и жемчугам,
Он радуется новым сапогам.
Вот гордого ведут ему коня:
Чеканною уздечкою звеня,
На волю рвется несравненный конь,
Священный конь, благословенный конь!
А вот вручают и тяжелый меч,
Что голову шутя снимает с плеч.
Сел на коня Тогай, и в гиблый край,
Простясь со всеми, двинулся Тогай.
А слуги у ворот, друг друга толкая,
Вот что потихоньку говорили про Тогая:
«Наконец-то отыскали храбреца!
Ишь, как важно выезжает из дворца...
Во дворец явился нищим оборванцем,
А в какого превратился гордеца!
Видно, память у бродяги коротка,
Как вельможа, едет, смотрит свысока,
А давно ли на базаре, на майдане
Унижался ради черствого куска?
Ну и здорово бродяге повезло —
Хвастовство ему богатство принесло!
На словах-то он — герой непобедимый,
А живот, небось, со страху подвело!
И с чего к нему так шах благоволит?
Неужели за его отважный вид?
Разве можно верить нищему-бродяге —
Обмануть кого угодно норовит!
Эх, умчится он отсюда на коне
Да укроется в далекой стороне,
А уж там коня, оружье и одежду
Живо спустит он по бросовой цене.
Снова нищих проходимцев соберет,
Жирной пищею набьет себе живот,
А как денежки растратит — снова станет
Попрошайничать у чьих-нибудь ворот!»
Но ехал Тогай прямо, смело —
Решил совершить геройское дело.
А тем временем у выезда из Бурджила
Вся нищая братия его сторожила.
Были тут многие: хромые и убогие,
Оборванные, грязные, босоногие.
Увидели старосту своего —
Не узнали старосту своего:
Будто во дворце подменили человека!
Смотрят на него — не поймут ничего.
Не тот он, что прежде:
В богатой одежде,
На статном коне,
В золоченой броне.
Совсем не узнаешь нищего бродяги!
Соколом сидит,
Исподлобья глядит,
Полон гордости взор и отваги.
Растерялись — что делать, не знают бедняги.
То ли своим его признавать,
То ли беком его называть...
А самые близкие его приятели
Совсем от волненья рассудок утратили:
Стали хватать его за узду,
Следом бежать, кричать на ходу:
«Не оставляй, не покидай,
Не уезжай от нас, Тогай!
Боимся мы, что на тебя
В последний раз глядим, Тогай!
Как жить мы будем без тебя?
Грешить мы будем без тебя!
Вражда придет, нужда придет
К убогим людям без тебя!
Все говорят: свиреп, силен,
Ужасен в ярости дракон.
К тому ж откуда слышать мог
О нашем старосте дракон?
Себя от смерти сберегай,
Опасностям не подвергай,
Дракона злого избегай,
Не уезжай от нас, Тогай!
Но если впрямь ты так удал.
Что падишаху слово дал,
Тогда мы сами не хотим,
Чтоб ты от слова отступал.
Спесивых трусов посрами,
Весь мир отвагой изуми,
Чтоб люди, глядя на тебя,
И нас считали бы людьми.
Да будешь ты неколебим,
Неуязвим, непобедим,
Найди врага, покончи с ним
И возвращайся невредим!»
Глянул Тогай на бездомных бедняков,
Жаль ему стало своих дружков,
Еще крепче стало его решенье,
И вот сказал он им в утешенье:
«Отправляюсь я в далекую дорогу,
Не печальтесь за меня, молитесь богу.
Или в битве я погибну, иль с победой
Ворочусь назад, к родимому порогу.
Падишах меня с победою поздравит,
Управлять каким-то городом поставит,
Соберу туда всех нищих, всех бездомных,
И от горя вас навек судьба избавит.
Мы наш город назовем Столицей Нищих,
Там поселимся мы в собственных жилищах
И на зависть нашим недругам проклятым
Город сделаем красивым и богатым,
Всю казну на нашу братию истрачу,
Одного из вас миршабом я назначу,
А того, кто всех умней,— своим вазиром,
Да и денег вы получите в придачу...
Пусть враги горят в огне неугасимом,
Пусть развеются печали черным дымом!»
Мчался Тогай вперед и вперед.
Казалось, не конь — орел его несет.
Потоки и скалы,
Леса, перевалы —
Всё так и мелькало, путь был немалый!
И вот уже степь пустая видна —
Черна, будто пламенем опалена.
Лишь голый холм венчает равнину —
Точно поднял верблюд горбатую спину.
Вихрем Тогай взлетел на вершину.
И вдруг задрожал, в страхе поводья сжал,
Еле на скаку коня удержал.
Видит в котловине черное болото,
А на берегу громадное что-то:
Уродливое, длинное, лежит — не шевелится,
Только на солнце блестит, лоснится.
«Вот он! — решил Тогай.— Остается помолиться...
Ну и громадина, ну и силища —
В жизни не видел такого страшилища.
Как поступить? Нельзя ж на попятный...
Но что у дракона за вид непонятный?
Как неживой, лежит — может, он сыт и без просыпу
спит?
Если б меня он уже заметил,
Совсем бы не так, наверное, встретил!
А ну, Тогай, надо силы напрячь:
Конь мой горяч, кинется вскачь.
Доверюсь мечу да коню моему:
Не проснется дракон — ударю по нему,
Проснется — смерть от него приму.
Раздумывать нечего! Будь что будет,
А за трусость меня никто не осудит!»
Сорок раз беспощадной камчой обожжен,
Взвился конь, будто крыльями был наделен.
Взял с обрыва стремительный, мощный разгон
И понесся, не чуя преград и препон,
Так что пыль заволакивала небосклон.
Мчался к берегу конь, где разлегся дракон,
В непонятный, таинственный сон погружен.
А Тогай уже выхватил меч из ножон,
И раздался клинка оглушительней звон —
По дракону могучий удар нанесен:
Разрубил ему череп с размаха Тогай,
Хоть в душе чуть не умер со страха Тогай.
Но не вздрогнул дракон, не проснулся дракон,
За обидчиком он не пустился вдогон —
Ведь не ведал Тогай, что давно умерщвлен
Этот яростный бич человечьих племен...
И не зная, какой причинил он урон,
Нестихающим страхом своим ослеплен,
Прочь помчался Тогай, чтоб не сдаться в полон,
И не веря, что будет от смерти спасен,
От стремительной скачки совсем запален,
Еле выбрался конь на обрывистый склон —
Лишь когда на холме очутился Тогай,
Поглядеть на дракона решился Тогай.
Оглянулся Тогай — и стоит, изумлен:
Даже с места не сдвинулся грозный дракон.
Присмотрелся Тогай, тишиной ободрен,
И вдоль берега медленно двинулся он.
Сделал круг — и, по-прежнему насторожен,
Стал осматривать чудище с разных сторон.
Осторожно спустился по склону Тогай,
И тихонько подъехал к дракону Тогай.
Видит: череп дракона совсем размозжен,
И лежит он, бесчувственный, насмерть сражен;
И, в нежданной победе своей убежден,
Засмеялся Тогай — и осекся, смущен:
На огромные части разрублен дракон,
Кем-то был уже раньше погублен дракон!
Кем же был этот подвиг уже совершен,
О каком и не слыхано с давних времен?
И, как будто пред всеми во лжи уличен,
Огорчен, омрачен и стыдом отягчен,
Постоял над прибрежною кручей Тогай,
И наполнился завистью жгучей Тогай.
Подумал Тогай: «Если шахская дочь жива,
Я всё равно имею на нее права!
Кем бы смельчак неведомый ни был,
Но первым не я ли из города прибыл?
Кто знает, что мне суждено судьбой?
Попытаюсь-ка я обмануть Офтоб-ой!
Верно, сейчас ей и страшно, и тяжко —
Всё еще гибели ждет, бедняжка.
Откуда ей знать, что проклятый дракон
'Раньше меня был кем-то сражен?
Я перед нею смущаться не стану —
А вдруг да она поверит обману?
Тогда красавицу развяжу,
В седло посажу,
Домой провожу,
В город вернусь с великой славою,
Стану ей супругом, завладею всею державою!»
Так решил Тогай и помчался во весь опор,
Вскоре нашел шатер,
Смело вошел в шатер
И повел с красавицей вот какой разговор:
«Я примчался сюда по велению шаха,
На дракона напал я, не ведая страха,
Этот меч обнажил я — и с первого взмаха
Исполина рассек от ноздрей и до паха!
Я дракона убил! Я дракона убил!
Слишком долго невинных людей он губил!
Этот подвиг прославят и дети и внуки.
Дай, красавица, я развяжу тебе руки.
Мать с отцом истомились в жестокой разлуке,
Но окончились беды, окончились муки!
Я дракона убил! Я дракона убил!
И на сорок частей я его разрубил!
Долго мучилась ты в этом гибельном месте,
Но внемли, о красавица, радостной вести:
Злой дракон не ушел от заслуженной мести,
И теперь мы в столицу отправимся вместе!
Я дракона убил! Я дракона убил!
Ненасытное чудище я истребил!
Сядь со мной на коня, пусть он вихрем помчится,
Скоро нас ликованием встретит столица,
Будут песни звучать, будут радостны лица,
Сердце шаха-властителя возвеселится!
Я дракона убил! Я дракона убил!
И теперь мы отправимся вместе в Бурджил!»
Подняла глаза Офтоб-ой, чтоб взглянуть на Тогая,
Каков он собой.
С головы до ног его оглядела,
Удивленная дерзкою похвальбой.
И про себя заметила:
«В первый раз такого человека я встретила!
Он и храбрец,
Он и хитрец —
Неужели и вправду прислал его отец?
Придется умерить подобную прыть!»
И решила красавица его пристыдить. Вот что она
сказала:
«Из дальнего края явился могучий орел,
На злого врага устремился из тучи орел,
И прежде чем ты проявить свою храбрость задумал,
Злодею-дракону конец долгожданный пришел.
Ты знаешь и сам: твой рассказ — очевидная ложь.
Тебя недостойна такая бесстыдная ложь.
Ты первым проведал меня, и за это спасибо.
Я вижу: ты добр и совсем на лжеца не похож.
Как душу твою мог подобный обман соблазнить?
Одумайся, друг! Эту ложь я готова забыть.
Меня не касайся! Садись на коня поскорее,
Отцу-падишаху спеши обо всем сообщить.
И если отцу ты доставишь счастливую весть,
Тебя наградит он за эту правдивую весть,
Тогда от него ты по праву получишь награду,
А сам в чистоте сохранишь ты и совесть и честь».
Смутился Тогай,
Устыдился Тогай,
Сам на себя рассердился Тогай.
Ни слова не вымолвил он от смущенья,
Не попросил у красавицы прощенья,
С нею не простился, даже не взглянул:
Вскочил на коня, камчой хлестнул
И помчался стрелой обратно в столицу.
Сперва не поверил Хисров очевидцу,
Правдивую весть принял за небылицу,
А когда поверил — возликовал,
Со слезами к небесам воззвал,
И вельможи, от зависти изнемогая,
Стали скорей поздравлять Тогая,
Заранее зная, что он будет властителем высоко вознесен.
А властитель, окончив молиться богу,
Стал приходить в себя понемногу
И, сияя солнцем счастливого лица,
Приветствовал снова гонца-храбреца.
Тут приказал, чтоб спешили слуги
Счастливую весть сообщить супруге,
Сказать, чтоб скорей собиралась в путь —
Спасенную дочь во дворец вернуть!
А падишах сказал, усевшись удобнее:
«Сын мой, расскажи обо всем подробнее!»
И начал Тогай рассказывать:
«О мой шах, отправляясь дракона искать,
Я насмешек немало успел услыхать.
Да и страшно, признаться, мне было сперва,
И не раз повернуть я подумывал вспять.
Будь что будет! — решил я, вперед поскакал,
Через горы и дебри мой путь пролегал.
Наконец, возле озера, в черной степи,
Ненасытное чудище я отыскал.
Был дракон недвижим, точно крепко уснул,
И тогда скакуна я камчою хлестнул,
И помчался, как вихрь, на полном скаку
Исполина булатным мечом полоснул.
Я ударил дракона — и прочь поспешил,
Вид его чуть рассудка меня не лишил,
Но заметив, что даже не вздрогнул дракон,
Я к нему осторожно подъехать решил.
И увидел: на части разрублен дракон,
Кем-то был уже раньше погублен дракон!
Невредимою дочь я увидел твою.
Расспросила она про тебя, про семью,
Приказала, чтоб в город я мчался скорей,
И осталась одна в этом диком краю.
Я сначала ее развязать предложил —
Отказалась, велела вернуться в Бурджил.
Откровенно скажу, не гневись, падишах,
За упрямой послать торопись, падишах,
Хоть она и горда, хоть она и смела,
Оставаться опасно ей в этих местах.
Обо всем рассказал, обо всем доложил —
Бескорыстно я службу тебе сослужил!»
И, разгадав лукавый намек,
Усмешки сдержать падишах не мог,
Спросил смельчака: «За свою бескорыстную службу
Какую награду потребуешь ты, дружок?»
Но Тогай был недаром умен и хитер.
Ответил он, скромно потупя взор:
«О падишах, не нужна мне награда,
Об этом и спрашивать даже не надо.
Если корыстной была моя цель,
Просил бы я денег, просил бы земель.
Но я не какой-нибудь бек,
Я всего лишь твой верный слуга;
Изволишь мне что-нибудь дать — бескорыстно дай,
Как бескорыстно служил тебе твой Тогай!»
Тогда рассмеялся премудрый Хисров:
«Вот ты, оказывается, каков!
Старостой нищих недаром тебя избрали —
Такого, как ты, обведешь едва ли!
Теперь ты мне хорошо знаком:
Не только отчаянным смельчаком,
Достойным самых высоких похвал,
Ты в этом деле себя показал,
Но и умным, находчивым человеком!
Станешь отныне знатным беком».
И поставил править его Хисров
Одним из многих своих городов.
Нищим пришел во дворец Тогай —
Беком ушел из дворца Тогай!
Не зря он приятелям дал обещанье:
Едва получил богатство и званье,
Всех их собрал, обул и одел,
С ними сорок дней пировал,
А потом в свой город вступил и Столицей Нищих его назвал.
Долго прожил Тогай, и на радость жителям
Был бескорыстным и справедливым правителем.
А меж тем Хисров приказал жене торопиться:
Велел снарядить две большие колесницы,
Отобрать из конюшни своей
Самых быстрых и горячих коней.
И вот спозаранок,
Со множеством слуг и служанок,
С богатой поклажей
И многочисленной стражей
Отправилась мать
Любимую дочь выручать.
Что говорила она по дороге, хотите знать?
«О дочь моя, единственная дочь!
К тебе стремлюсь, спешу тебе помочь.
Пока не вижу твоего лица,
Спокойною не буду до конца.
Как ход тяжел у этих колесниц,
Как вид сонлив бесчувственных возниц —
Но потерпи, голубка Офтоб-ой,
Недолго ждать, я еду за тобой!»
Так мать без устали твердила вслух,
Смятеньем и тоской томился дух,
И всю дорогу не смолкала мать
И не желала никому внимать.
Но вот померкли звезды, рассвело,
И солнце долгожданное взошло,
Пустынна степь, куда ни кинешь взор,
Лишь одинокий высится шатер.
«Дитя мое!» — в слезах вскричала мать,
Слуг и служанок растолкала мать
И бросилась в шатер быстрее всех,
И донеслись оттуда плач и смех,
Вошли служанки радостной толпой
И развязали руки Офтоб-ой,
В арабские одежды облекли,
Распущенные косы заплели.
Лицом, как солнце вешнее, светла,
На колесницу. Офтоб-ой взошла...
Старинный многобашенный Бурджил
Такой восторг впервые пережил —
Шумя, толпясь у городских ворот,
Спасенную приветствовал народ.
Весельем огласился весь дворец,
Сошел с престола падишах-отец
И встретил у дверей, и обнял дочь,
Счастливых слез не в силах превозмочь...
Утро пришло,
Стало светло,
Над синими крышами солнце взошло,
И люди столпились, волненьем объятые,
Слушая, что выкликают глашатаи.
«Именем нашего падишаха всем объявляем!
Рассеялись тучи над нашим краем,
Стране уже не грозит беда — с драконом покончено навсегда!
Нечего людям больше бояться —
Могут разговаривать и смеяться,
Могут продавать, могут покупать,
Сделки заключать, тяжбы затевать.
А синюю краску, которой вначале
Весь город покрасили в знак печали,
Повсюду приказываю смыть!
Повелел падишах — так тому и быть!»
Забурлила столица.
Оживились лица,
Стали люди шуметь и веселиться.
Со стен и дувалов, с одежд и бород
Стал синюю краску смывать народ.
Люди, соскучившись по базару,
Навезли всяческого товару.
Наполнилась площадь шумной толпой.
В тревоге одна только Офтоб-ой.
Нет, не забыла она победителя —
Гордого джигита, своего спасителя.
Не забыла отважного лица
Того неведомого храбреца.
Не забыла, как на прощанье
Она дала ему обещанье:
«Мой хан, уезжай, найду тебя сама!» —
И теперь от волненья сходила с ума.
Решила девушка: «Медлить не буду!
Надо джигита искать повсюду!
Меня он от смерти спас,
От дракона избавил нас,
Готова ему в жены я хоть сейчас.
Где же мой сокол? Сама сперва гляну,
Отцу-падишаху говорить не стану.
Слышала: на базар собирается народ.
Жив мой джигит — и он на базар придет!»
Так Офтоб-ой втихомолку решила,
Подруг и служанок созвать поспешила
И с ними отправилась из дворца,
Не спросив ни у матери, ни у отца.
И всюду, где, красотой сияя,
Шла она, красивая и молодая,—
Толпился народ, ликовал народ,
С восторгом ее узнавал народ.
Поспорят со звездой любой
Краса и прелесть Офтоб-ой,
Идет — и девушки за ней
Теснятся пестрою гурьбой.
Тайком красавица глядит:
Не встретится ли тот джигит?
Идет, стройна, как деревцо.
И, плотно взяв ее в кольцо,
Спешат подруги, шепчут ей,
Когда чадрой закрыть лицо.
Нет, не тщеславная она,
Хоть здесь и главная она,
В толпе служанок молодых
Идет, как равная, она.
Идет, глядит на свой Бурджил,
А тот живет, как прежде жил.
Прошли богатый Шахристан,
Прошли базар, прошли майдан,
Уж солнце клонится к земле,
Вечерний поднялся туман.
Встревожена и смущена,
Домой торопится она.
«Везде прошла я — нет его!
Увы, пропал и след его!
Весь город обошла пешком,
А не видать примет его!
Где ж сокол мой, любимый мой?.>
В слезах пришла она домой.
Лучи рассветные горят,
Повсюду люди говорят:
«Зачем велели всех мужчин
На улицах построить в ряд?»
Вдоль улиц Офтоб-ой прошла —
Опять джигита не нашла.
Тут именем падишаха спросили:
«А точно ли всех сюда пригласили?
Не остался ли кто-нибудь из мужчин?»
И кто-то сказал: «Есть юноша один.
Живет в Аксарае. На вид — не из наших людей.
Спросили: чем занимаешься? Я, говорит, перекупщик лошадей.
Но сразу поймешь: говорит ложь —
Совсем этот юноша не похож на тех,
Что коней скупают, а там табуны перегоняют...»
Тогда повелел владыка страны: «Пусть приведут и этого!»
И послали вельможу разодетого.
Смотрела Офтоб-ой, от волненья дрожала,
А сама наготове яблоко держала.
Вот и Рустам появился в дверях.
«Тот ли это?» — спросил у дочери шах.
Узнали друг друга Рустам и Офтоб-ой.
Но молчит красавица — не справится с собой,
Не может стыд пересилить девичий,
Правду сказать о своем царевиче.
Постоял, помолчал и прочь зашагал джигит.
Лишь тут Офтоб-ой пересилила стыд —
Кинула яблоко в любимого джигита,
Отцу и вельможам призналась во всем открыто
Вот кем убит свирепый дракон,
Вот кем народ от бед освобожден,
Вот кому обещала, что станет ей супругом он!
И сказал Хисров — справедливый правитель:
«Что ж ты так долго скрывался, победитель?
Пусть народ собирают на свадебный пир,
Пусть о радости нашей узнает весь мир!
Пусть на дочь надевают венец золотой,
Пусть потомки гордятся прекрасной четой!
Пусть возлюбленным сыном нам станет герой
И по праву наследует нашу державу!»
Ликовал народ, пировал народ, воздавая герою славу.

Перевод С.Северцева

• Назад
• Вперёд