Шукур Халмирзаев. Пастух (рассказ)

Шукур Халмирзаев

ПАСТУХ

Колхозная контора стояла под орешиной. Вдоль здания тянулось картофельное поле, а за ним речка. Берега ее густо поросли кустами ежевики и джиды. На противоположном берегу, у самого подножья бугрящихся желтоватых холмов, теснилось несколько войлочных юрт, лачуг и загонов для скота.
Контора была построена недавно, но стены ее внизу уже успели отсыреть и набухнуть. Над входом был прибит кусок кумача с над-писью «Агитпункт— 2». Он висел еще с весны и изрядно полинял под дождем и жарким солнцем. Слева от входа— кабинет начальника. Перед ним стул, на нем ведро воды и алюминиевая кружка, надетая на дужку ведра. В центре кабинета — большой стол. На столе — карта отделения совхоза.
Обычно в конторе бывает пусто. Руководители отделения весь день на полях, в свободное время—дома, вечерами — в центре совхоза, на берегу реки Шербад, что в тридцати километрах отсюда.
В этот вечер в конторе было многолюдно. Начальник отделения, кассир, агроном, зоотехник, бригадиры.
На повестке дня — проступок старика Остонакула.
Старик стоит почти у самой двери, сгорбленный, с опущенной головой. Ему тяжело стоять, и он переступает с ноги на ногу. Из ува-жения к начальству палку он оставил в сенях.
— Ну что, отец, берете на себя вину?
Старик исподлобья смотрит на сидящего в центре стола коренастого, широкоплечего начальника.
—Что тут скажешь, виноват.
Щупленький зоотехник Турабай с плоским лицом — проведешь ладонью от лба до подбородка, ни одной выпуклости либо впадины не обнаружишь — вскочил с места:
— Что же это такое, он хочет отделаться признанием своей вины? А я требую, чтобы он заплатил сколько положено за пестрого вола.
Начальник отделения сунул руку за воротник грязного коломенкового кителя, сморщил мясистое лицо и почесал шею.
Вот досада,— сказал он, передернув плечами.— Выдохлись вы, что ли, отец? — Он уставился на старика,— А мы вам доверяли. Вы же еще днем увидели, что он заболел, нужно было тут же и прирезать. И не было бы столько разговоров.
— Он ночью сдох, ночью! — сказал зоотехник.— Я сам разрезал печень, она была абсолютно холодной! Старик просто уснул!
Старый Остонакул молчал. Он смотрел на двигающиеся губы зоотехника и кивал, соглашаясь.
Начальник отделения кряхтя поднялся с места:
— Все. отец, разговор окончен. Заплатите за вола.— Он обвел взглядом присутствующих:— Будем считать, что вол сдох по недо-смотру. Договорились?
Старый Остонакул медленно поднял голову:
— Хорошо, сынок, я заплачу.
— Только не тяните! Вы не бедный и еще крепкий, родственники у вас тоже есть. Да и старуха небось припасла.
Вот так... Собрание окончено.
Старик отошел в сторонку и сложил на груди руки. Он хотел выйти последним, но бригадир подошел к нему и похлопал по плечу:
— Пошли, отец, пошли,— сказал он. — Теперь хорошенько при-сматривайте за волами. Пусть нагуливают жир. А то как бы не ли-шиться вам места.
Старик снова кивнул и вышел из конторы.
Начальство направилось к двум грузовым машинам, что стояли за зданием конторы, оживленно беседуя,— быть может, и о нем, старом Остонакуле.
А старик неторопливо двинулся вдоль картофельного поля, к берегу реки. Луна уже сияла на небе, и ее лучи разбивались о камни под водой. На другом берегу, у юрт, поднимался дымок, а под ним виднелся пылающий красный огонь.
Вчера к вечеру старый Остонакул перегонял волов с Октумшукских холмов в аул, что на Кукбулакских холмах. Травы на пастбищах давно выгорели, но кое-что еще осталось. Белые и красные цветы красовались, колыхаясь на длинных стеблях, на рыхлой земле росли репейники, колючки, и волы поедали и их.
Когда все стадо уже спустилось с холмов, пестрый вол отстал и вдруг остановился. Он тряс головой, будто ему было тяжело держать рога, один из которых был давно сломан. Потом он подался назад, рванулся вперед и свалился набок.
Старик, делая неловкие движения, заторопился и чуть ли не под-бежал к волу.
— Чу, чу! — закричал он.
Но вол положил голову на землю с той покорностью, с какой бараны вытягивают шеи, завидев нож в руках мясника, и устремил взгляд замученных глаз на пастуха.
Старик огорченно глядел на вола. Потом поднял ему ноги и начал оглядывать копыта — может, какой гвоздь влез? Нет.
Старик подошел к морде вола и хотел открыть ему челюсть, но раздумал: «Если бы он проглотил железку, была бы пена». Старый Остонакул растерялся. Он поднял палку и ударил вола по крестцу. Вол поднял голову, но снова со стоном опустил ее на землю.
О, господи! Что же с тобой? Может, устал? Встань! Встань!—^ Старик обошел вола и крепко взял его за хвост. С силой крутанул, и вол со стоном поднял грудь и встал на передние ноги. Все еще держа хвост в руках, старик закричал:—Ну, скотинка!
Вол поднялся, кожа его дрожала. Он осторожно пошевелил хвостом. До самого Кукбулака вол не сорвал ни травинки. Его товарищи с хрустом поедали мелкий хворост, а старый вол едва брел, невеселый, с поникшей головой. Он часто останавливался, будто прислушивался к чему-то.
Родниковая вода образовала большую лужу поодаль. Волы вошли в лужу и стали пить. Потом долго облизывали губы и носы, озираясь вокруг. Пестрый вол на минуту сунул нос в илистую воду и отошел от лужи. Он хотел снова лечь, но старик, заметив это, закричал на него и не дал ему лечь.
— Старуха,— сказал Остонакул жене,— пестрый вол заболел.
Старая Ойсулув, закусив зубами кончик белого марлевого платка и прищурив и без того небольшие глаза, задумчиво уставилась на старика. Потом, пропустив его вперед, сама пошла к загону. Она открыла боковую дверку и вошла вовнутрь. Волы разбрелись но за-гону, терлись друг о друга, обнюхивали остатки еды вместе с пылью, шевеля ноздрями, а несколько волов уже улеглись у края загона.
Пестрый вол растянулся у самого входа. Он тяжело дышал. Старуха наклонилась к нему, упершись руками в колени, и стала внимательно разглядывать его. Потом быстро вышла, взяла совок, что стоял у котла и прошла в юрту. Она отсыпала горсть гармалы из кулька, заткнутого между бревнами, сунула под него тлеющие угли и подула. Затем выглянула из юрты. Старик расстилал молитвенный коврик для вечерного намаза.
Сглазили этого вола, что ли, а, старик? Кто его видел? — спросила старуха Ойсулув.— В последнее время он так хорошо вошел в тело.
Не глядя на жену, Останакул ответил:
— Наверно, ты и сглазила.
Старуха понесла совок с дымящейся гармалой в загон. Она дважды обвела совок вокруг головы пестрого вола, подула, чтобы дым попал ему в морду. Потом положила совок и села ждать, когда прогорит гармала.
Когда старуха расстелила скатерть для ужина, старый Остонакул вдруг резко поднялся и выдернул нож из ножен, висевших на поясном платке. Он вынул из ступы длинный брусок и начал точить нож.
Старуха внесла шавлю на глиняном блюде.
— Поешь сперва! Никуда он не денется. Если часы его сочтены, что ж нам делать?
Старик вздохнул:
— Зоотехника, что ли, привести?
В район пойдете? Тридцать верст не шутка. До тех нор... и помереть может.
— И то верно.— Старик опустился на подстилку.— И в конторе отделения телефона нет. Все хотят поставить, да каждый раз за-бывают.
Старуха Ойсулув разломила лепешку и начала наливать чай.
— А может, все-таки железку проглотил?
Не знаю. Но болезнь у него внутри.
— Ешьте.
Через некоторое время старый Остонакул снова сидел на корточках около вола и старуха стояла тут же, прислонившись к задней стенке загона.
— Старик, это тот самый вол, который в прошлом году целую неделю не сходил с круга, молол зерно?
Пастух поглядел на жену ввалившимися глазами и, облизав пересохшие губы, устремил взгляд туда, где бугрились Октумшукские холмы.
До прошлого года совхоз сеял там пшеницу. Земля была богарная, и на эти холмы не мог проехать комбайн. Землю обрабатывали на волах и колосья молотили с помощью воловьих копыт. На одном из совхозных собраний решили больше пшеницу на Октумшуке не сеять — дорого. Сколько людей занимать, сколько волов. Одним деньги плати, других корми. Урожай не оправдывает затраченного труда.
И с тех пор волы остались без работы. Решили их откормить и сдать на мясо. А старому Остонакулу поручили это дело.
Старик особенно был привязан к пестрому волу. Почему? Это был самый старый вол, и трудился он долго, вместе с Остонакулом.
— Старуха,— сказал Остонакул,— может, кислым молоком его напоить?
— Ну вот еще,— улыбнулась старая Ойсулув,— люди узнают, засмеют.
Старик вымученно улыбнулся.
— Будете резать? — спросила старуха.— Уже темнеет.
Пастух кивнул. Старая Ойсулув ушла в юрту.
Засучив рукава, старик вытащил большую эмалированную чашку и тщательно вымыл ее. Расстелил кожаную подстилку и вынес из шалаша острый топор. Затем взял два ведра и пошел за водой к Кукбулаку.
Вернулась старуха. Останакул сидел на корточках около пестрого вола.
— Эй, что с вами стряслось? — сказала старая Ойсулув.— Или расстроился? Что ж делать, старик! Если вол сдохнет, нам придется платить убытки. Придется мне самой зарезать его... только после чтоб стыдно вам не было.
— Э! — старый Остонакул поднялся.— Что ты мелешь! Ты же видишь, что он не может с места сдвинуться. А здесь резать нельзя. Другие волы почуют кровь и доставят нам хлопот.
Старуха Ойсулув улыбнулась:
— Все причины ищете?
Старик выдернул нож, подошел к волу и взял его за морду. Руки у него задрожали. Он ухватился за воловий рог и повернул ему голову. И тут он увидел шею вола: из-за редких темных шерстинок виднелась стертая кожа — след ярма. Остонакул жалобно посмотрел на старуху, отпустил рог вола и, отряхнув одежду, отошел и присел на старую кошму.
Старуха ушла.
Пестрый вол так больше и не поднялся. Старик принял его последнее дыхание. И до последней минуты надеялся, что вол не умрет.
...Пастух постоял у реки и медленно спустился вниз. Наступая на камни, виднеющиеся из-под воды, он перешел на другой берег. Не обращая внимания на привязавшихся к нему аульских собак, он прошел между загонами, юртами, дворами и вышел к холму. Перевалив холм, старик нашел тропинку. Она казалась белой при лунном свете. Старик шел к своей юрте. Он расскажет старухе о решении начальства. «Ну вот, я же говорила »,— скажет старуха. Что он сможет ответить? Во всяком случае попытается как-то объяснить ей.

Перевод Н. Владимировой

• Назад
• Вперёд