Саид Ахмад. Тишина (рассказ)

ТИШИНА

Трудно приходится тому кто не умеет плакать.
Страдание, боль, досаду, гнев все уносят слезы. И гот, кому не дано выплакать печаль свою, словно бы весь застывает, и долго-долго грусть владеет ею сердцем.
Наверное, поэтому старые люди творят: поплачь, облегчи Душу.
Мудрые слова!
Талибджан не умел плакать. Нет, он плакал, но где-то глубоко в сердце беззвучно, без слез. И эти непролитые слезы были для него вечной мукой. За неделю волосы Талибджана стали белыми, как крыло белого голубя.
Пришло время послушать докторов.
И еще вспомнил Талибджан о своей ее с I ре. Вроде как сгинула она в далеком кишлаке. Талибджан не видел ее тридцать с лишним лет. Сколько у нее детей? Где работает муж?.. Он ничего не помнил, а скорее всего и не знал.
Но был родной кишлак. Гам он вырос. Гам была улица его детства. И еще река, где он купался, долина... Ему помнилось, что долина была удивительно спокойная, а река шумная, бурная,
Быть может, там обречет он немного тишины? Она так нужна ему!
Он взял небольшой чемоданчик и отправился в путь.
Широкий сай разделял кишлак на две части. У окраины кишлака сай привольно разливался и образовывал десятки островков.
Когда-то в детстве Талибджан, наплескавшись вволю в воде, зарывался в песок на каком нибудь островке и подолгу лежал, отог-реваясь на солнце. Лежал на спине и смотрел на небо. Небо тот да было синее, чем сейчас. Белые пенистые облака медленно проплывали над кишлаком. У из камышей доносилось кваканье лягушек и кряканье уток.
И лежа вот так, на спине, устремив взгляд в небо, Талибджан слов-но облетал весь мир. А ночью он чуть ли не до рассвета любовался, не отрываясь, мерцающими звездами.
И вот сейчас он стоит на тропинке своего детства. Но дороги назад нету! Он уже не тот босоногий, обожженный солнцем беззаботный мальчишка, а седой, пожалуй, даже старый Талибджан. и лицо его покрыто тяжелыми морщинами.
Он смотрит на реку. Увы! Не стоит искать глазами хотя бы смутные следы далекого детства.
Сколько шалостей и веселья унесла с собой эта река
Здесь он вырос. Здесь его посетили первые надежды, первые на дежды, первые мечты. На этих тихих и пыльных улочках, что вон гам, за рекой, он узнал свою первую любовь радостную, как песня, неза-бываемую, как стихи.
До чего же далеки, невозможно далеки те дни! Талибджан долго, очень долго стоял на мосту, охваченный воспоминаниями
Только к вечеру добрался до дома сестры.
Тогда, в те далекие времена, сестра была девчонкой. На два года моложе его. Когда же он видел ее в последний раз? Тридцать четыре года назад это была полногрудая девушка, и каждая черточка ее лица и глаза светились радостью, сознанием своей привлекательности. Такой она и осталась в памяти Талибджана.
«Какая она сейчас?»—думал он.
Талибджан толкнул калитку и нерешительно шагнул во двор. Мальчишка лет четырнадцати воззрился на незнакомого мужчину. Вытер тряпкой перемазанные маслом руки, поднялся.
В противоположном углу двора трое ребят, сидя на корточках, что-то мастерили. А на айване, спиной к вошедшему Талибджану, сидела старуха.
Талибджан окинул взглядом двор, дом, айван. Сердце его вздрог-нуло и сжалось, в груди стало тесно и горячо.
А может, сестра уже давным-давно переехала и здесь живут чужие люди?
Паренек подошел к Талибджану, поздоровался.
— Это дом Зайнабхон? — глухо спросил Талибджан.
— Да, входите, пожалуйста.
Талибджан облегченно вздохнул.
— А кем вы приходитесь Зайнабхон?
— Внук. А вы кто?
Талибджан не успел ответить. Старуха на айване вдруг окликнула паренька:
— С кем это ты разговариваешь, сынок?
Господи! Это же ее, ее голос! Родные, теплые, далекие, полуза-бытые нотки... Талибджан бросил свою поклажу и побежал к айвану. Заслышав шаги, старуха заволновалась, попыталась было встать.
Это была мачеха Талибджана.
«Сколько же ей? — подумал Талибджан, разглядывая иссохшую фигурку с тоненькой шейкой.— Должно быть, за девяносто?.. Да, за девяносто».
Когда Талибджан покинул кишлак, мачехе было около шестидеся-ти. Вот она, жизнь человеческая!
Талибджан приблизился к айвану и, наклонившись, обнял старуху. Он уткнулся лицом ей в плечо и на мгновение замер.
— Кто ты? Я слышу знакомый запах.
Старуха была слепа. Она осторожно ощупывала плечи Талибджана, гладила его, но не узнавала.
Скажи мне, кто ты? Уж не Талиб ли ты?.. Сынок, я чую запах Талибджана.
У Талибджана сжалось сердце. Старуха гладила его по голове, пле-чам...
— Где же ты скитался, сынок? — говорила она, как маленькому.— Где бродил, когда глаза мои были зрячими, глупенький?
Талибджан не отвечал, охваченный давно забытым чувством. Ле-гонько отстранив Талибджана, старуха повернулась к правнукам.
— Что же вы остолбенели,— сказала она,— зовите бабушку, бегите скажите отцу. Дядя ваш приехал...
Во дворе поднялся гам, ребята бросились разыскивать бабушку, сестру Талибджана.
Ишь, озорники, дай им бог здоровья,- улыбнулась старуха. Она нащупала чайник, завернутый в безрукавку, и ловко налила чай в пиалу. Где ты, сынок? Выпей ка. Я заварила с корицей. Пей, сынок.
Талибджан взял из ее рук пиалу. И вдруг вспомнил, что и тогда, тридцать с лишним лет назад, мать заваривала такой же чай - с корицей. Сейчас он глотал эту ароматную влагу и с удивлением чувствовал: то, что было тогда, давно в детстве, живет в нем и поныне.
Запыхавшаяся женщина лет пятидесяти в туго повязанной золотистой косынке на голове подбежала к Талибджану, бросилась ему на шею.
Брат... братец!.. Приехал!
Это была его сводная сестра Зайнаб.
Талибджан с грустью глядел ей в лицо.
— Вот видишь, приехал...
Ребята с интересом, не отрываясь глядели на них.
— Чего стоите? обернулась к ним Зайнаб. - Это же ваш дядя. Ну-ка зовите всех!
Ребята давным-давно известили всех родных о приезде дяди, и во двор один за другим уже входили мужчины.
Три дочери Зайнаб были замужем, у каждой из них росли дети — у одной четверо, у другой пятеро. А у старшего сына — шестеро.
Пришел муж Зайнаб, подойдя к Талибджану, обмял его.
Во двор за тащили барана и, подведя его к старухе, попросили бла-гословения. Старуха долго что-то шептала и наконец провела ладо-нями но лицу. Барана зарезали у ног гостя.
Наступил вечер, в домах зажглись огни. Зайнаб накрыла дастархан прямо во дворе, под деревьями. Старший зять бережно перенес к столу старуху. Собрались соседи, друзья.
Зайнаб накинула на плечи Талибджана новенький стеганый халат, подарила тюбетейку, села она напротив него и все глядела, глядела, думая о чем-то своем, далеком. Она радостно смеялась, но Талибджан видел, как слезы застилают ей взор. Она так и смеялась со слезами на глазах.
И Талибджан думал о чем-то своем, все время молчал. Он не умел плакать и почти не смеялся.
Наступила ночь. Зайнаб постелила брату тут же во дворе, на сури, рядом с мужем. Тот, утомившись за день, сразу уснул, а Талибджан лежал с открытыми глазами и видел над собою звезды звезды своего детства. Они по-прежнему перемигивались.
Было очень тихо. Небо звездное, ясное, как когда то давным- давно. Круглая, словно медное блюдо, лупа по-хозяйски прогнала стайку темных облаков и засияла на небесах. Казалось, это сияние проникает прямо в грудь, хочет отогреть окаменевшее сердце Талибджана. В застывшей тишине было слышно, как сонно шевелятся воробьи в ветвях старого карагача.
И вдруг, нарушая тишину, издалека донесся взрыв: ударившись о стены гор, раскатился взволнованным эхом! Второй взрыв... третий...
... Еще не занялся рассвет, а Зайнаб уже занималась хозяйством — замешивала тесто для завтрака, хлопотала возле тандыра.
Будут свежие лепешки»,— обрадовался, как когда-то в детство. Талибджан. Он шевельнулся. Сестра заметила.
Не спится, брат, а? Это гору взрывают. Водохранилище строят. Ты лежи, подремли еще.
Небо прочертили молочно-белые лучи, сверкнула молния. Яркие всполохи электросварки то зажигали, то гасили гигантскую свечу — верхушку могучей чинары. Откуда-то донесся скрежет,— должно быть, это подъемный кран или экскаватор. Шум этот не раздражал Талибджана. Наоборот, радовал почему-то.
Он лежал и ждал новой вспышки.
До самого утра небо озаряли пронзительные лучи, и всякий раз «вспыхивала» верхушка чинары. Снова и снова металлический скрежет разносился по округе.
Талибджан лежал и думал, думал...
Когда он покинул родной кишлак, ему едва исполнился двадцать один год. Было это ровно тридцать четыре года назад. С тех пор он успел закончить институт; воевал, вернулся с фронта; закончил в Москве аспирантуру. Побывать на родине все было недосуг. Порой ему думалось, что здесь, в кишлаке, у него, пожалуй. и нет родных. Мачеха — добрая, славная, но мачеха. Сестра — сводная. Кто его тут ждет?
Подумать только!... Когда Зайнаб подросла, мачеха хотела выдать ее замуж за Талибджана. «Зачем девушке уходить в чужой дом?»—говорила она. Талибджану было всего четыре года, когда умерла его родная мать. Отец женился на вдове с двухлетней дочкой.
Вот эта девяностолетняя старуха и есть та самая вдова, которая пришла к ним в дом. А Зайнаб — та двухлетняя девочка. Они росли вместе, Талибджан и Зайнаб, и он любил ее и считал своей сестрой. Как раз тогда, когда Зайнаб стала невестой, он ушел из кишлака.
Он вернулся с войны, но не вернулся в кишлак. От мачехи получил письмо. Талибджан тогда только что женился и собирался ехать за границу. И. конечно, снова не выкроил времени побывать в кишлаке.
Каких только не повидал с тех пор стран, где только не был! Ань-Шаньский металлургический комбинат, строительство афганской бетонной дороги, Асуанская плотина...
Талибджан вспоминал, вспоминал... всю свою жизнь, счастливые и черные дни.
Родился сын. Там. на Ань-Шаньском комбинате, он был совсем малышом. На Асуанской плотине — уже подростком.
Когда строили шоссейную дорогу, у сына уже ломался голос и начали пробиваться усы. Талибджан с женой решили отправить его на родину, заканчивать советскую школу.
А потом сына призвали в армию.
А потом!.. Потом жена попала в автомобильную катастрофу. Талибджан похоронил ее на чужбине.
Сколько трудностей вынесла она вместе с ним! Как мечтала увидеть сына!
Некоторое время спустя Талибджан вернулся на родину. Сын все еще служил в армии. Талибджан не сообщил ему о смерти матери. Все не решался.
Вот и вся жизнь. Вот и все, что выпало на его долю.
И сейчас, глядя на небо, такое до боли знакомое, он вспоминает день за днем всю свою жизнь...
Когда он открыл глаза, солнце стояло уже над головой. Мачеха сидела около него и ждала пробуждения. Возле старухи примостились правнуки и, не шевелясь, во все глаза глядели на нового дядю.
— Вставай, сынок.
Ее голос снова напомнил детство и болью отозвался в сердце. Ему захотелось, как в детстве, обнять ее, уткнуться лицом в ее платье, рассказать о своих бедах. Но ничего этого он не сделал. Просто приподнялся с постели.
На вершине горы сияли солнечные лучи.
Своим мудрым сердцем старуха почувствовала, что у него тяжело на душе, что он страдает. За чаем она сидела против Талибджана и говорила тихим голосом:
— Я знаю, сынок, у тебя горит душа. Расскажи мне.
Талибджан с трудом проглотил глоток чая.
— Жену, невестку вашу, похоронил в чужой земле,— глухо сказал он.— Сын погиб...
Старуха помолчала. От старости она уже не могла плакать. Затем придвинулась к нему ближе, опираясь о тюфячок. Протянула руку, на ощупь нашла его голову, погладила.
— Так уж устроен мир. сынок. На долю одних — счастье, других — беда. Что делать? Хоть и слепая я, а чувствовала — тяжело у тебя на душе. Зарыл свое счастье в чужой земле... Что поделаешь, судьба! — Еще помолчала.— Скоро придет зять. Он хороший. Сходи с ним в горы, развейся.
Талибджан поднял старушку и перенес на айван. Она была легкой, как птичка.
А какая дородная, статная была она тогда, в годы его детства. Он вспоминал: она носила серебряный браслет, и он был едва заметен на ее полной налитой руке. А теперь руки у нее тоненькие, как палочки.
— Принеси сюда мой чай с корицей, сынок.
Талибджан взял с сури чайник, покрытый детской тюбетейкой.
— Теперь ступай, походи немножко, пока зять не придет за тобой. Постой, забыла... Сядь-ка.
Талибджан сел. Старуха прочла коротенькую поминальную молитву, упомянув жену и сына Талибджана, провела руками по лицу и отпустила его.
Талибджан вышел на улицу.
Солнечные зайчики играли на заборах и шиферных крышах. По гладкой асфальтированной дороге сновали самосвалы, от их покрышек на дороге оставались черные жирные следы.
Талибджан бродил по улицам кишлака. Людей почти не видно, все на работе.
Он побрел туда, где так любил лежать мальчишкой. Снял туфли, подвернул брюки до колен и, перейдя речушку, очутился на островке. Вода текла спокойно и лишь там, подальше, билась о камни. Даже здесь был слышен шум моторов. Из глубины гор отчетливо раздавался лязг металла, гул экскаватора. Талибджан лег на песок и вновь уставил взгляд на небо.
Вот оно, его родное небо,— безмятежное, прозрачное. Облака, тянущиеся с запада, нежные, чистые, как душа младенца, мягкие, как грудка белого зайчишки.
И все время — гул моторов.
Талибджан приехал в родной далекий кишлак искать тишины. Но и здесь ее нет. Проснулись дремлющие чинары и веками спящие утесы. И даже речушка, которая тихонько унесла вниз по течению его детство, даже усталые воды ее тоже вращают теперь лопасти моторов. И это обиталище покоя и тишины похоже нынче на кипящий котел.
Талибджан пролежал на песке почти до самого вечера. Ему не хо-телось покидать этот уголок, где свободно гулял ветер и все еще юти-лись воспоминания детства.
Уже в сумерки он взял в руки ботинки и пошел босиком по пыльной дороге. Шел легко, словно наконец-то обрел душевный покой, оставив тревогу и горестные мысли на этих песчаных островках. И, проходя по улицам кишлака, Талибджан думал о том, что теперь он знает, как развязать тугой узелок, стягивающий сердце.
Он искал тишины. Но там, где тишина, нет жизни.
Жизнь угасает в тишине. Тишина разрушает не только камни, но и человеческую душу. Стоячая вода загнивает, дерево сохнет, тишина зовет, завлекает и душит жизнь. И только в настоящей жизни человек обретает покой. Наверно, в этом-то и есть смысл жизни.
Утром Талибджан верхом отправился в горы — туда, где строилось водохранилище.
Где-то далеко, почти на самой вершине, показались два всадника. Один из них приподнялся на стременах. Это—Талибджан. Он глядит на родной кишлак.
Там, внизу, шумит вода, шумят деревья. А за горами — шум экскаватора, грохот взрывов, которыми рвут горную породу. Это и есть кусочек живого мира, изгнавшего тишину.
Талибджан хлестнул коня. Конь пустился тяжелым наметом к вершине горы.

Перевод Н. Владимировой

• Назад
• Вперёд